Спартак
Шрифт:
Там все было уже приготовлено для погребальной церемонии; носилки были опущены рядом с костром, и Валерия, приблизившись к трупу, закрыла ему глаза, как следовало по обычаю и, вложив ему в рот медную монету, которая должна была служить умершему для уплаты Харону за переезд через волны Ахерона, поцеловала в губы и произнесла: «Прощай! И мы все в порядке, природой нам предопределенном, последуем за тобой».
Тогда все музыканты заиграли похоронные мелодии, под звуки которых виктимарии зарезали очень много жертвенных животных. Кровь их, смешанная с молоком, медом и вином, была разбрызгана
В это же время гладиаторы школы, принадлежавшей Сулле, за исключением Арторикса, которому по просьбе Спартака Валерия приказала остаться в Кумах, начали сражаться около костра и через короткое время все были мертвы, так как в погребальных боях не полагалось дарить жизнь никому из этих несчастных.
Когда эти обряды закончились, Помпей Великий взял факел из рук либитинария, который, по обычаю, должен был поджечь костер, и чтобы воздать больше почестей умершему другу, поднес сам огонь к куче горючего материала, наверху которого покоились останки Суллы.
Оглушительные рукоплескания раздались по всему огромному полю при этом знаке уважения к покойному со стороны молодого триумфатора Африки, в один момент вспыхнуло пламя, быстро разрослось и тысячью извивающихся языков окутало костер среди облаков густого и благоуханного дыма.
Через полчаса от тела того, кто столько лет заставлял дрожать Рим и Италию и своей славой наполнил весь мир, осталось немного костей и пепла, тщательно собранного плакальщицами в бронзовую урну с богатейшими чеканными украшениями из серебра и великолепными золотыми инкрустациями.
Урна была поставлена в храме, выстроенном за несколько лет до этого по приказу Суллы на том месте, где он одержал победу над сторонниками Мария. Храм этот он посвятил Геркулесу Победителю. Из храма урну перенесли впоследствии в роскошную гробницу, построенную на государственный счет на том месте Марсова Поля, где был костер.
Спартак, как ланиста состоявший на службе у Суллы, должен был тоже надеть тунику и плащ темного цвета, участвовать в шествии и присутствовать, едва сдерживая негодование, при резне несчастных своих учеников, которых он посвятил в тайны не только фехтовального искусства, но и Союза угнетенных. Поэтому он с глубоким облегчением вздохнул, когда похороны кончились. Он теперь был свободен и мог идти куда угодно.
Спартак продвигался среди толпы народа, медленно уходившей с похорон. Беспрерывно слышались суждения по поводу события, занимавшего в этот день все умы?
— Как ты думаешь, много еще времени простоит эта урна в храме Геркулеса Победителя?
— Я надеюсь, что ради чести Рима и ради достоинства народа ярость толпы скоро выбросит ее оттуда и разнесет на куски, а пепел будет развеян по ветру.
— Напротив, будем надеяться, что ради блага Рима, таких, как вы, марианское отребье, очень скоро передушат в Туллиануме. И дальше в другом месте:
— Бедный Рим, повторяю тебе, бедные мы! При его жизни, даже когда он был в отсутствии, никто не осмеливался думать о переменах.
— Зато
— Какие законы? Что за законы?.. Послушай-ка, Вентудей, вот этого парнишку. Он называет законами нарушения всех человеческих и божеских прав, совершенные Суллой.
— Законы?.. Кто это говорил о законах?.. Разве мы не знаем, взять себя в руки и принять непринужденный вид. Тогда она позвала обычным своим голосом:
— Мирца!
Девушка появилась в дверях.
— Ты сказала Гортензию, что я одна в своей приемной?
— Я выполнила твое приказание.
— Хорошо, теперь приведи его.
Спустя минуту, знаменитый оратор, с бородой, не бритой уже пятнадцать дней, в темной тунике, в тоге из темной шерсти, серьезный и нахмуренный вошел в приемную сестры.
— Здравствуй, милый Гортензий! — сказала Валерия.
— Здравствуй, сестра, — хмуро ответил тот.
— Садись и не сердись на меня, брат мой, а говори прямо и откровенно.
— Не одно только несчастье должно было свалиться на меня со смертью нашего возлюбленного Суллы, но и другое, неожиданное, незаслуженное. Я должен был узнать, что дочь моей матери, забыв об уважении к себе самой, ко мне, к крови Мессалы, к брачному ложу Суллы, покрыла себя позором, вступив в бесстыдную связь с презренным гладиатором О Валерия, Валерия!. Что ты сделала?
Облокотившись на спинку своего стула и приложив руку ко лбу, он замолчал, печальный и задумчивый.
— Слушай, Гортензий, ты обвиняешь меня в очень тяжелом проступке; прежде чем защищаться, я спрашиваю тебя, откуда исходит эго обвинение?
Гортензий поднял голову и, проведя рукою по лбу, ответил отрывисто:
— Из многих мест… Шесть или семь дней спустя после смерти Суллы Хризогон передал мне это письмо.
С этими словами Гортензий подал Валерии измятый папирус. Она его развернула и прочла следующее:
Луцию Корнелию Сулле императору, диктатору, счастливому, эпафродиту,
Дружеский привет
«Отныне, вместо слов: „берегись собаки!“ ты бы мог написать на наружной стене твоего дома: „берегись змеи!“ вернее: „берегись змей!“, так как не одна, а две змеи свили себе гнездо под твоей крышей:
Валерия и Спартак. Не дай себе увлечься внезапным гневом: подстереги их в час первого крика петухов, и ты увидишь, какое издевательство совершается над именем, над брачным ложем самого страшного и могущественного человека в мире.
Пусть боги избавят тебя впредь от подобных несчастий».
Лицо Валерии покрылось пламенем при первых же словах этого письма, а когда она кончила читать, стало мертвенно бледным.
— Откуда Хризогон получил это письмо? — спросила она глухо, сквозь зубы.
— К сожалению, как он ни старался, он никак не мог вспомнить, от кого оно было. Он помнит только, что раб, доставивший это письмо, прибыл в Кумы через несколько минут после смерти Суллы.
— Не стану же я убеждать тебя, — после минуты молчания спокойным голосом сказала Валерия, — что анонимный донос не такое доказательство, на основании которого ты. Гортензий, брат мой, можешь обвинять меня, Валерию Месалла, вдову Суллы…