Спартанцы Гитлера
Шрифт:
С момента пожара рейхстага в Германии под сенью перманентного чрезвычайного положения постепенно созидалось фюрерское тоталитарное государство: Закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству от 24 марта 1933 г. является в такой же степени противоречащим Конституции, как и унификация земель. Дальнейшие нарушения посыпались, как из рога изобилия — вплоть до узурпации поста президента, что противоречило статьям 41–43 Конституции. Фактически Веймарская конституция были ликвидирована в 1933–1934 гг., и продление чрезвычайных полномочий в 1937 г. и 1938 г. уже ничего не меняло. Спектакли по продлению чрезвычайных полномочий устраивались каждый раз 30 января.
Большое значение для процесса юридической унификации Рейха имел Закон о главе государства от 1 августа 1934 г. Закон гласил: «пост рейхспрезидента объединяется с постом рейхсканцлера. Вследствие этого прежние полномочия президента переходят фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру». Специальным указом от того же дня Гитлер распоряжался впредь более не употреблять термин «президент». После этого самозваный «фюрер немецкого Рейха и народа» утвердился в качестве пожизненного диктатора и легализировал свое назначение «свободным народным волеизъявлением». Во время референдума 19 августа 1934 г. 4,3 (10,1%) миллиона немцев проголосовало против, а 1,98 млн. вообще не явилось на избирательные участки{396}. Юридическим сальто-мортале от 1 августа 1934 г. разделение властей, являющееся главным элементом
Презрение нацистов к законному порядку выразилось и в амнистии убийцам Маттиаса Эрцбергера, а день памяти убийц Вальтера Ратенау (1867–1922) был обставлен нацистскими режиссерами как торжественный государственный акт. 7 августа 1934 г. Гитлер объявил об амнистии для нацистов, проявивших до 1933 г. излишнее рвение (uhereifrige NS) и вступивших в конфликт с законами Веймарской республики. Напротив, в августе 1934 г. было расстреляно 2 коммунистов из Дортмунда, в 1932 г. зарезавших в драке штурмовика, хотя они еще в Веймарскую республику подпали под амнистию, а на время совершения преступления смертного приговора в уголовном праве не было. Убийца автора текста нацистского гимна Хорога Весселя коммунист Али Холер (Аli Hohler) был намеренно вызволен нацистами из тюрьмы и убит{398}. Убийцы, разумеется, никакого наказания не понесли.
Необходимо отметить, что судьи — члены партии сами находились в юрисдикции партийных судов, бывших «судов чести», преобразованных в 1933 г. в местные окружные суды, региональные суды отдельных гау и высший партийный суд. Источником «права» для этих судов была партийная программа и «Майн кампф», а единственным действенным наказанием — исключение из партии. Особенно интенсивно проникновение нацистской идеологии в судейскую среду началось с введением обязательной идеологической учебы для работников суда. На курсах повышения квалификации судейские работники жили на казарменном положении и для «укрепления духа» даже участвовали в 25-километровом пешем марше. Комендант одного такого лагеря, офицер и ветеран Первой мировой войны, говорил, что нигде нельзя лучше узнать характер человека, чем во время такого марш-броска с полной боевой выкладкой{399}.
Любопытным феноменом в истории нацистского государства и его правосудия была эволюция министерства юстиции, во главе которого находился Франц Гюртнер, занимавший этот пост еще в правительстве Папена и Шлейхера. Гюртнер происходил из рабочей семьи (его отец был машинистом локомотива), героем войны (кавалер Железного креста 1-й степени); после войны он изучал юриспруденцию и в 1922 г. стал баварским министром юстиции. Во время процесса 1924 г. по делу о «пивном путче» Гюртнер, несмотря на то, что не был членом НСДАП, (он состоял в Баварской народной партии) всячески помогал нацистам и их фюреру. Именно Гюртнер обеспечил досрочное освобождение Гитлера из тюрьмы. Он же содействовал слиянию старого Союза немецких судей с вновь созданным Союзом национал-социалистических немецких юристов. Гюртнер вместе с Фриком предпринимал попытки к сохранению независимой юстиции, но практического значения эти усилия не имели. Нацисты же после прихода к власти время от времени пытались изменить правопорядок и законодательство в свою пользу или скорректировать их в угодном им направлении. Изменения и извращения права, к которым прибегали нацисты, меньше всего касались гражданского права. Основы частной собственности и ее правового регулирования почти вовсе не были затронуты. Характерно, что в гражданско-правовых спорных вопросах НСДАП и примыкающие организации и после 1933 г. не имели особого статуса. В нацистские времена полем битвы в сфере юриспруденции были публично-правовые вопросы, а более всего уголовное право и система наказаний.
Прежние представления о равенстве всех перед законом были заменены системой правового апартеида: «расово чуждые» (Artfremde) и уголовные «паразиты на теле народа» не считались достойными правового обращения. Преступление рассматривалось как «предательство» по отношению к народу, поэтому всякие преступления или отклоняющееся поведение считались политическими. Тот, кто крал во время воздушной тревоги, становился «грабителем», а еврей или поляк, вступившие в половую связь с немками, становились виновниками «урона расе» (Rassenschande). В процессе дальнейшего отхода от цивилизованных норм права даже слова стали преступлением. Когда в немецком обществе начали распространяться слухи о причастности СА к пожару рейхстага, вышло чрезвычайное распоряжение от 21 марта 1933 г., которое в народе сразу прозвали «указ о коварных происках» (Heimtucke-verordnung). По этому распоряжению все высказывания против партии и государства считались наказуемыми. Судебным и полицейским инстанциям вменялось в обязанность способствовать и наблюдать за распространением оптимистических настроений в обществе, быстро и эффективно пресекая всякие попытки негативных суждений и высказываний о новом государстве и партии{400}. Преобладающая ценность коллективных интересов отразилась в новшествах уголовного законодательства. Дело в том, что в 1920–1930-е гг. в Германии, как и в других европейских странах, криминалисты, судебные эксперты, адвокаты и психиатры дебатировали о влиянии наследственных факторов с одной стороны, и социального окружения — с другой. В 1930-е гг. сторонники преобладающих наследственных факторов получили преимущество и продолжали усердно описывать типы бытовых правонарушителей, которые якобы отличались и от рецидивистов и от обычных граждан. Из убежденности в том, что наследственные факторы доминируют и такие люди являются неполноценными, логически вытекал вывод о том, что существует необходимость избавить в будущем национальную общность от размножения подобных типов. Разумеется, считалось, что евреи, цыгане и негры особенно
Вместо того, чтобы создавать собственное уголовное право, нацисты воспользовались правом, существовавшим на тот момент (Preussische Strafgesetz von 1851 und das Reichsstrafgesetz von 1871). В «Законе о реставрации профессионального служилого сословия» Гитлер обещал судьям независимое положение, но дал понять, что ожидает от них «гибкости». Руководитель корпоративной организации нацистских юристов Ганс Франк напоминал о необходимости согласия судей с «основными принципами фюрерского государства»{402}. По требованию Франка, адвокаты и прокуроры должны объединяться в достижении поставленных целей. Прокуратура стала важным звеном в реализации установок нацистского режима: именно она решала, в какой суд направлять дело, и определяла степень виновности и наказания. При этом гестапо часто занималось произвольными арестами, поэтому обещание об укреплении прокуратуры так и оставались обещаниями. Что касается защиты, то вместо того, чтобы делать упор на доказательстве невиновности своих подзащитных, она концентрировалась на смягчающих обстоятельствах и на том, чтобы «скостить» срок. Оправдательные приговоры были даже опасны — гестапо их «корректировало» при помощи превентивных арестов, поэтому защита и судьи сходились, как правило, на более мягких приговорах, предпочитая их отправке в концлагерь{403}.
Однако для полного контроля над государством и народом простой политической и административной унификации было недостаточно. Хотелось еще и привлечь на свою сторону тех, кто скептически относился или был к нему враждебен гитлеровскому режиму. В начальной стадии развития режима большое, значение имели законы об амнистии осужденным во времена «системы» (так в нацистской терминологии именовалась Веймарская республика) за «борьбу за национальное возрождение Германии», Закон о пресечении коварных происков врагов (речь идет об упомянутом выше «законе о коварных происках») и распоряжение о создании особых судов. Если амнистия была нацелена на освобождение нацистов, осужденных в Веймарскую республику, то «закон о коварных происках» был направлен против критики — даже устной — режима: критика каралась тюрьмой, а в особенно тяжелых случаях — и каторгой{404}. 28 февраля 1933 г. вышел чрезвычайный закон (поводом к его принятию был пожар рейхстага), направленный на «преступления против немецкого народа и государственные преступления», в этом законе понятия «предательство народа» и «государственное предательство» (Landes– und Hochverrat) были расширены, а наказания за них ужесточены. В некоторых пунктах закона заходил очень далеко: так, § 3 предусматривал 3 месяца тюрьмы даже за распространение сведений, которые уже были известны за границей и поступили туда официальным путем. Закон от 28 февраля стал правовым основанием для превентивного ареста, который осуществлялся без суда и полиции. Длительность его варьировалась от нескольких дней до нескольких месяцев, при этом основанием могло стать даже подозрение в связях с коммунистами. Если арестованному везло, то он попадал в тюрьму, а если не везло — то в концлагерь СА или СС. Только в Берлине в 1933 г. в заброшенных помещениях существовало около 50 импровизированных лагерей С.А. Превентивный арест был важнейшим и самым массовым средством террора — в первой фазе нацистской революции — к 31 июля 1933 г. — под «превентивным арестом» находилось 26 784 человек{405}. С 1935 г. превентивное помещение в лагерь стало обычной практикой. Общее количество узников старались держать на уровне от 20 тыс. до 25 тыс. В концлагерях царили коррупция и садизм; во время войны Гиммлер даже приказывал судить за жестокость и воровство в лагерях, и было вынесено несколько смертных приговоров{406}.
Из сфер, касающихся политических вопросов, правовой беспредел постепенно распространился и на другие сферы жизни общества. Так, даже отношения по трудовому найму были для нацистов важным инструментом борьбы с политическими противниками режима. Закон об организации национального труда указывал, что всякий труд должен рассматриваться не столько с точки зрения производственной необходимости, сколько с точки зрения пользы для народа и государства. Соответственно, «враждебность» по отношению к государству уже рассматривалась как достаточное основание для увольнения с работы: уволить могли за оскорбление персоны Гитлеpa, даже если это оскорбление было нанесено в состоянии алкогольного опьянения. Суды приговаривали к увольнению, если человек негативно высказался о ДАФ, партии, даже за уничижительный отзыв о Геббельсе{407}. Чтобы лишиться работы, достаточно было сказать, что Геббельса воспитывали иезуиты. Отказ от использования «немецкого приветствия» или нежелание петь песни движения тоже могло стать причиной увольнения. Суд по трудовым спорам в Берлине уволил квалифицированного специалиста по праву за то, что тот при исполнении' нацистского гимна «Хорст Бессель» вместо правой руки поднял левую. В 1937 г. лейпцигский суд по трудовым конфликтам признал достаточным основанием для увольнения отказ от участия в «Зимней помощи». В 1942 г. в Австрии по постановлению суда также за отказ от участия в «Зимней помощи» был уволен грузчик, признававший необходимость этой помощи, но выступавший против нарушения принципа добровольности{408}.
Ради политического давления на общество нацисты учредили «особые суды» (Sondergerichte) — специальный юридический инструмент политического преследования неугодных режиму лиц. Распоряжение предусматривало создание «особого суда» при каждом верховном земельном суде; компетенции «особых судов» распространялись на все преступления, предусмотренные распоряжением о поджоге рейхстага и «законом о коварных происках». Рассмотрение дел в «особых судах» и в чуть позже созданном «народном суде» (для рассмотрения дел о государственных преступлениях) было «упрощено» и сокращено. Определяющей в этих судах была позиция председателя. Это походило на советскую систему «троек» и значительно ограничивало возможности правосудия в политических делах, которые стали напоминать простую расправу: если в 1932 г. за государственную измену было осуждено 230 человек, то в 1933 г. — 9529. Только через «народные суды» в 1934–1937 гг. прошло 450 дел о шпионаже и 575 — о государственной измене{409}.