Спартанки... блин...

Щербакова Галина Николаевна

Хотя в этом была и некая дурь. Он ведь тоже пришел к ней не непорочным мальчиком. И все-таки, все-таки… Сердце упорно отторгало прошлое, как бы очищая себя. Да и не тем Алексей сейчас занят. Он ей как-то сказал, что война выкорчевала из него литературу. Нет ли у нее чего-нибудь небольшого, типа «Горе от ума», чтобы перечитать по-взрослому, но умному «на опыте смерти». «Я куплю, я знаю, где», - ответила она. А в глазах ее встала Лелька, уходящая и потряхивающая абсолютно не нужным ей Грибоедовым. «Его убили чеченцы», - сказала она тогда.

Но

она так и не купила «Горе от ума». Алексею уже понадобился «Обломов», а он у нее был. «Боже мой!
– сказал ей он после уроков.
– Как эту глыбу положить в их запопсованные головенки? Как им рассказать о мощи и слабости, которые естественно живут в русском народе? Им это неинтересно. Они втыкают на уроке в уши наушники и слушают свою музыку. Обломов проскочит мимо. Война убивает не просто людей, она убивает суть жизни - любовь, раздумье, сомнения. Если б ты знала, как мне их жалко».

Она тогда подумала: а верный ли путь - школа через опыт войны? Может, надо карабкаться к их душам по их кочкам? Молодость - ведь это боль и страх взрослости. Не опыт войны им нужен. Опыт сочувствия, понимания. Но сказать это Алексею она не решилась. Боялась.

Вот и книга Арсена совсем с другого боку, но была и об этом русском страхе. Она не была готова свести его и свои мысли воедино. Что-то в ней восставало: может ли плохой человек написать хорошую книгу? Еще как может! Но лучше об этом не думать. Не думать об Элизабет.

Вот сдаст днями рукопись и пригласит на кофе с коньяком Нину Павловну. И выпившая старенькая подруга оттянется на любимой теме - женщинах-спартанках, которым в голову бы не пришло ставить свое счастье только в зависимость от мужчины. И они с Алексеем будут ее слушать, сжимая под столом руки, как влюбленные подростки. И она будет думать, что ей уже жалко спартанок, не страдавших от измен, от разлук, от нелюбви. Если, конечно, правда, что они такие. Ведь эти страдания - единственный тигль, через который должна пройти настоящая женщина к главному своему мужчине. Но она не скажет это Нине Павловне. Она нальет в крохотные рюмочки коньяку и скажет:

–  Давайте выпьем за спартанок!
– и Нина Павловна порозовеет от удовольствия.

Так все и было.

Они проводили Нину Павловну домой до самой двери. И Марина прислушалась к щелканью замка. Нина Павловна становилась забывчивой.

При выходе из подъезда случилось странное: она развернулась в ту сторону, куда всегда шла, возвращаясь, до переезда в этот район. До Алексея. И этот инстинктивный поворот плеча отдается в ней болью и мыслью, насколько вчера стоит рядом. Вот тело помнит вчера и тянет за собой. И как ей это понимать?

–  Ты куда?
– спросил Алексей, разворачивая ее.

–  О Господи, - сказала она, - я направилась в старую квартиру.

–  У меня так было в Грозном, - ответил он.
– Я каждый раз шел к разрушенному дому, даже когда напрочь разбомбили дорогу к нему.

«Разве это можно сравнивать?
– подумала Марина.
– У меня за

спиной просто знакомая тропинка, а у него взорванная дорога». И она обняла его и стала рассказывать о спартанских маниях Нины Павловны, которая хотела бы видеть в современных женщинах их черты. «Но, - засмеялась Марина, - когда я начинаю рядить нас в их одежды, у меня получаются такие спартанки, блин…» И они смеялись, потому что смешно же: «спартанки, блин».

У подъезда уже их дома случилась еще одна странная вещь. Алексей остановился и спросил: «Мне не кажется? Это действительно наш с тобой дом? Можно я его поцелую?» И поцеловал дверь, а у Марины сжалось сердце от такого длительного и неправедного бездомства, в котором колошматятся тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей, и нет этому конца.

И при чем тут спартанки, за которых они пили? Хотя, если подумать, за что только не пьет русский человек, пия, в сущности, за спасение души.

–  Ну, блин, ты даешь! По какому разу пошел?

–  Я такой, блин… Места во мне много.

А потом была ночь любви. И не было в ней места ни спартанкам, ни блин-спартанкам, ни вечному русскому выпивохе.

Сладко уснула Нина Павловна, и ей приснилась девочка, старательно сдувающая огромный одуванчик. «Фу-фу!» - говорила девочка, но несколько пушинок сидели крепко и смеялись над нею.

Никонова же считала деньги. Их оказалась половина от той удачи. Это расстроило, ведь казалось, их очень много и не будет им конца…

–  Дура, - сказала она.
– Надо было брать все.

Маша не могла дозвониться до сына. Они взяли манеру отключать телефон. Пришлось позвонить соседке, чтобы та позвонила в дверь Ваське. Получила на сон грядущий два скандала - от соседки и от Васьки.

–  Не сходи с ума!
– кричала соседка.
– Люди уже спят!

–  Не сходи с ума, мать!
– кричал Васька.
– И не звони ночью. Тем более, чужим. Стыдно же!

Ничего ему не стыдно. Она же видела пятки на его спине. При ней, матери…

И Маша заплакала. Она нашла в аптечке Элизабет фенозепам. Целая пластиночка и еще восемь штук. Если бы была гарантия, что выпьет - и все получится. Но это малая доза для окончательного ухода. Она представила себе трубки изо рта, блевотину, мокрые трусы. Некрасивая несмерть. Нельзя оставаться такой в памяти Васьки. И она осторожно взяла одну таблетку и запила ее теплой кипяченой водой. И сон сморил ее.

Лелька встретила вечером новую соседку Никонову и на голубом глазу спросила, как дела у Марины и где та живет. Ушлая Никонова сказала ей, что не знает, кто такая Марина, у них был сложный многоступенчатый обмен. Ее просила соврать Марина. Но даже если бы не просила. Она под пытками не сказала бы правду наглой девчонке с вылезающими из-под юбки ягодицами.

–  Как она нас обосрала!
– сказала Лелька матери.

–  Кто?
– спросила Варвара.

–  Да соседка наша. Я уверена, что это она увела мужика из нашего стойла на раз-два.