Спасение Келли и Кайдена
Шрифт:
Он кладет руку на сердце.
— Я хочу вылечить то, что тут, внутри.
Обычно в подобных ситуациях я сваливаю. Иначе в итоге начну чувствовать то, чего не хочу, а потом мне придется вытеснять эти чувства из тела, чтобы с ними справиться. Но здесь ничего не сделаешь. Они меня и близко не подпускают к острым предметам, особенно к бритвам. Моя челюсть и подбородок заросли щетиной, потому что уже неделю не брился.
— Наш разговор становится слишком откровенным для меня, — говорю я, сжимая края стула, пытаясь подняться.
Дуг
— Ладно, нам не обязательно говорить о твоих чувствах, но я хочу, чтобы ты ответил мне на один вопрос.
Смотрю на него безучастно, опускаясь обратно на стул.
— Зависит от того, какой будет вопрос.
Он постукивает ручкой по блокноту, размышляя.
— Почему ты отправился на вечеринку тем вечером
— Вы каждый раз спрашиваете об одном и том же.
— Потому что это важный вопрос.
Я качаю головой, мой пульс учащается, то ли от злости, то ли от страха – сам не знаю.
— Я пошел на ту вечеринку, чтобы избить Калеба Миллера. Вам это известно.
— Да, но почему?
— Что почему? — Я начинаю выходить из себя из-за бессилия и раздраженности, злость разносится по венам у меня под кожей.
— Почему ты его избил?
У него словно пластинку заело, и мне хочется, чтобы он заткнулся к чертям.
Сердце стучит в груди, словно проклятый отбойный молоток, мне нужно что-то острое или шероховатое – что угодно, лишь бы замедлить мой пульс. Я оглядываюсь в панике, ищу хоть что-нибудь, но палата пуста. Я не могу. Твою мать!
— Потому что он кое-кого обидел, — мой голос звучит пронзительно, неровно, отчего я кажусь слабым и жалким.
Дуг подается вперед, садясь на край стула.
— Кого-то, кто тебе дорог?
— Очевидно, — я раздраженно качаю головой. Мое сердце все еще колотится слишком громко, и я едва могу ясно мыслить.
Он приподнимает брови.
— Того, кого ты любишь?
Пульс вновь ускоряется, беспорядочно, нестабильно. Я чувствую, как он бьется под моими ранами и шрамами на теле. Любовь? Люблю ли я Келли? Могу ли?
— Сомневаюсь, что мне вообще известно, что такое любовь.
Дуг выглядит так, будто нарыл золотую жилу, нашел суть того, что скрыто у меня в душе.
— Можешь ответить еще на один вопрос?
Я рассерженно вскидываю руки вверх.
— Черт, делайте, что хотите. Вы и так сегодня в ударе.
— Ты считаешь себя достойным любви? — спрашивает он.
— Я уже сказал вам – не знаю, что такое любовь, — бормочу я, и Дуг ждет, что я предложу больше информации. Чего ему от меня нужно? Чтобы я рассказал, как отец меня избивает? Что моя мама – зомби с пристрастием к наркотикам? Что единственное признание в любви я получил от Дейзи, и чувствовалось оно дико искусственно и фальшиво?
Он делает несколько отметок, после чего щелкает ручкой, засовывает ее в карман и снова закрывает блокнот.
— Мне кажется, сегодня мы достигли некоего прогресса, — Дуг смотрит
Я откидываюсь назад, бормоча в ответ.
— Не уверен, что хочу посетителей.
Похоже, он меня не слышит. Дойдя до двери, Дуг просовывает руки в рукава своего халата, поправляет ремень, потом засовывает руку в карман.
— И, Кайден, продолжай пользоваться браслетами, несмотря на то, как часто они рвутся. Мы всегда можем дать тебе новый, — он бросает мне браслет, который я ловлю с легкостью. На секунду я словно возвращаюсь на футбольное поле, бегу, ловлю мяч, свободный от жизни.
Как бы мне хотелось действительно вернуться, исправленным, собранным. Но, в отличие от браслетов, не уверен, что меня можно с такой же легкостью восстановить.
Келли
— Поверить не могу, что в твоей машине нет CD-плеера, — говорит Сет, наклоняясь передо мной, чтобы настроить громкость на стереосистеме. На нем пиджак с закатанными рукавами и узкие джинсы. — Или порта для айпода. Клянусь, мне вспоминаются маллеты, лосины и гофрированные волосы.
— По-моему тебя далековато занесло. — Люк накинул свой капюшон, у него на руке широкий кожаный браслет с надписью "Спасение". Мне интересно, есть ли у этой надписи какое-то особенное значение или, может, Люк верит в спасение? Интересно, верю ли я сама. Он тянется рукой к бардачку, наклоняясь ко мне. — В эру восьмидорожечных кассетных магнитофонов.
Я съеживаюсь от его близости, но потом расслаблюсь, не желая возвращаться в прошлое. Застегиваю куртку, потому что в салоне холодно – парни постоянно открывают окна, чтобы покурить.
Сейчас раннее утро, солнце целует замерзшую землю, на шоссе просто какое-то стихийное бедствие из-за вчерашнего снегопада, поэтому мы едем медленно. Несколько машин застряли в сугробах на разделительной линии между полосами движения, а некоторые люди свернули на обочину, опасаясь вести в таких условиях. Хотя нам с Люком к такому не привыкать. Мы выросли в такой погоде.
Сет шлепает Люка по руке, отталкивая его от бардачка, и тот смотрит на меня, не веря своим глазам, но я лишь смеюсь в ответ.
— Нет, восьмидорожечные магнитофоны все еще были в ходу в восьмидесятые.
— В начале восьмидесятых, — поправляет Люк. — Они потеряли популярность к середине десятилетия.
Я смеюсь, потому что они спорят из-за такой глупости, потому что устала, нервничаю, и в голове творится не пойми что.
— Ребята, вы ругаетесь как старая супружеская пара.
Только сказав это, сразу хочу забрать свои слова обратно, потому что не уверена, как Люк их воспримет.
Когда смотрю на него, кажется, он в полном порядке. Люк пожимает плечами, потом засовывает руку в бардачок и достает оттуда кассету с надписью Let's Get High.