Спасение красавицы
Шрифт:
— А теперь лакайте воду, да поэнергичнее, — скомандовал конопатый. — И чтобы никакой брезгливости, никакого отвращения. Вы теперь всего лишь кони.
И никаких тебе мягких шелковистых пальцев, никаких душистых притираний! Никаких тебе воркующих голосов, говорящих на этом непостижимом арабском языке, который словно сам собою пробуждает чувственность.
Тут же мне на ягодицы опустилась жесткая мокрая щетка и яростно принялась за работу. По голым ногам щекочуще заструилась вода.
Меня окатило волной стыда, когда, лакая из миски воду, я отвратительно забрызгал себе все лицо. Однако я уже изнывал от жажды, к тому же послушно исполнял то, что велел мне грум: к собственному изумлению,
Уверенными небрежными движениями Гарет хорошенько начистил меня щеткой, проползая под перекладинами и, когда надо, высовываясь между ними, явно выполняя обычную рутинную работу и приговаривая мне что-то успокаивающее. Наконец он повернулся к Тристану. В этот момент нам принесли еду — по доброй порции густого мясного супа, который грум велел нам выхлебать до капли.
Не успел я взяться за еду, как Гарет меня остановил:
— Нет, так дело не пойдет! Я вижу, сперва мне надо кое-чему вас научить. Когда я велел вам это есть, я имел в виду, что пищу надо поглощать как можно быстрее, с воодушевлением. Забудьте здесь про свои изящные манеры! А теперь покажите, как вы уяснили мои слова.
Весь пылая от стыда, я вынужден был споро подцеплять языком мясо и кусочки овощей, забрызгивая лицо варевом, однако не осмелился ослушаться Гарета. Я с первого знакомства испытывал к нему просто сверхъестественную тягу.
— Вот так, уже лучше, — похвалил он и похлопал Тристана по плечу. — А теперь я поясню вам, что значит быть конем. Это означает в первую очередь гордиться тем, кем вы являетесь. Это означает отбросить всю свою ложную гордыню, которая вам больше не к лицу. Вы резво шагаете с высоко поднятой головой, с крепким концом и всем своим видом показываете, насколько признательны малейшей доброте к себе. И все команды, даже самые простые, вы исполняете с заметным рвением.
Покончив наконец с едой, мы остались лежать на перекладинах, ожидая, пока на нас наденут сапожки с подковами, затянут на икрах ремешки. Ноги сразу ощутили тяжесть подков, и на глаза у меня вновь навернулись слезы. Мне уже знакома была эта обувка с подковами еще по замковой «Тропе наездников», когда леди Эльвера гнала меня плеткой рядом со своей лошадью. Но тамошние забавы не имели ничего общего с моим нынешним положением в этом мире строгих и безжалостных порядков. На меня вновь нахлынули смятение и досада, и я опять разразился слезами, даже не пытаясь их остановить. Я прекрасно знал, что меня ждет.
Велев мне не шевелиться, грум водвинул в меня фаллос, и я ощутил ногами мягкое касание конского хвоста. Я нервно сглотнул, сожалея, что мне еще не вставили в рот удила — тогда по крайней мере мой стон был бы не так заметен и не мог бы рассердить Гарета.
Тристан, судя по звукам, переживал сейчас тоже не лучший момент, и это меня несколько смутило. Я обернулся посмотреть на его пушистый конский хвост — и новый облик принца сразил меня окончательно.
Довольно быстро нас одели в сбрую. Тонкие и мягкие ремешки сбегали по плечам, обхватывали ноги, цеплялись за округлый крюк на конце фаллоса и наконец надежно застегивались на ремне, охватывающем пояс. Все это было сделано хорошо и основательно, и все же я пока что не испытывал настоящей паники, ощущения собственной беззащитности, по крайней мере пока мне не связали руки, прикрепив их ремнем к прочей сбруе. С облегчением я понял, что до моей воли и желаний здесь нет никому дела.
Потом грум запихнул мне между зубами скатанный валиком кусок кожи, и от него по обеим сторонам лица протянулись тонкие ремешки. Я лишь невольно всхлипнул.
— Подымайся, Лоран, — скомандовал
И когда я встал и попятился в своей тяжеленной обувке, он прищепил к моей груди два грузика, которые, свисая с сосков, щекотно задевали кожу. По щекам у меня снова потекли потоком слезы. А ведь мы еще даже не покинули конюшню!
Тристан громко простонал, получив, похоже, такую же амуницию. И, вновь повернувшись на него взглянуть, я испытал то же смущение. Но тут Гарет крепко потянул меня за поводья и велел смотреть только перед собой, если я, конечно, не хочу, чтоб на меня надели особый ошейник, не дающий вертеть головой.
— Лошадки не должны озираться по сторонам, мой мальчик, — объяснил конюх и с силой прихлопнул меня сзади ладонью, подтолкнув во мне фаллос. — А если они все-таки это делают, их от души порют и надевают шоры.
Потом он взялся за мои причиндалы, специальным ободком туго притянув мошонку к члену, и я едва перенес его ласковое прикосновение, мгновенно ощутив сладкое томление в паху.
— Вот, теперь все чудненько! — довольно заключил грум, прохаживаясь возле нас взад-вперед. Рукава его белой рубахи были закатаны до локтей, открывая взору золотистый пушок на загорелых руках, а его бедра соблазнительно двигались под длинной кожаной безрукавкой, сообщая его манере держаться приятную развязность.
— И если уж мне приходится терпеть ваши слезы, — добавил он, — я хочу, чтобы вы хотя бы подымали повыше лица, чтобы все на свете видели, как вы плачете. Если уж вам так надо поплакать, так пусть этим хотя бы любуется ваша госпожа или господин. Но меня вы на этом не проведете, не надейтесь. Вы отличные пони! А ваши слезы только заставят меня покрепче вас обоих пороть. А теперь марш к выходу!
Нам ничего не оставалось, как подчиниться. Я почувствовал, как Гарет позади собрал в кулак мои поводья. Закрепленный сбруей фаллос, жесткий и тяжелый, как давешний бронзовый, ощущался во мне точно толстая, увесистая дубинка. Грузики сильно оттягивали соски. Ободок туго сжимал мне причинное хозяйство. Казалось, у меня не было уже ни одной части тела, которую оставили бы в покое. Сапожки из мягкой, точно для перчаток, кожи еще больше подчеркивали мою наготу, заставляя краснеть от стыда. Вся эта амуниция словно завладевала мною, безраздельно управляя, объединяя в себе тысячу ощущений и мук.
И когда я понял, что уже готов раствориться в этих чувствах, на мой зад опустился громкий и увесистый удар ремня. Следом прозвучал еще один, и Тристан рядом со мной болезненно поморщился в своих удилах. Нас провели мимо позорных столбов, потом через двойные двери выпроводили в большой конюшенный двор, где стояли по своим закуткам богатые экипажи и простенькие повозки. От распахнутых ворот дорога шла к восточному выезду из городка.
Меня снова охватил приступ страха. Страха от того, что вот сейчас нас погонят туда, что нас все увидят в этом позорном наряде. И чем больше я содрогался от всхлипов и судорожных вздохов, тем сильнее сжимала меня сбруя и бойчей приплясывали свисавшие с груди грузики.
Гарет подошел ко мне сбоку и быстро пробежал гребнем по волосам.
— Ну, Лоран, — ворчливо спросил он, — чего теперь ты тут боишься? — Он похлопал меня по тому самому месту, где только что лихо прогулялся ремень. — Нет, я вовсе не издеваюсь над тобой. Я говорю совершенно серьезно. Давай-ка я кое-что открою тебе насчет страха. Страх, знаешь ли, хорош тогда, когда у тебя есть возможность выбора.
Гарет подергал за кольцо фаллос, дабы убедиться, что он сидит достаточно-прочно. Мне же показалось, будто он вдолбился еще сильнее и глубже, анус от него вовсю зудел и пульсировал. И от всего этого я никак не мог перестать плакать.