Спаси меня, мой талисман!
Шрифт:
– Да при чем тут судьба?! – в сердцах воскликнула Белава.
Благополучно разрешившись от бремени и избавившись от напряжения последних дней, она поспешила выговорить всю боль, что накипела за время плена:
– Мы всецело во власти мужчин! Сначала я подчинялась отцу, потом – мужу, потом – печенегу, а теперь должна слушаться какого-то там хазарского мытника! Мужчины решают, жить нам или не жить! Как это все… отвратительно! Мы будто в крепости сидим, на волю не пускают. Да есть ли на свете женщина, не закрепощенная мужчиной?!
Белава перевела дыхание и собралась поносить мужчин и дальше, но в это
– Не горячись, Белава. – Недвига проворно подхватила ребенка на руки и принялась укачивать его. – Я прекрасно понимаю, каково тебе, но ведь так и с ума сойти можно. Ты все принимаешь близко к сердцу. Не забывай, ты – рабыня. Рассуждать рабам нельзя. Только слушать и подчиняться. Вернее, ты, конечно, можешь думать, все, что хочешь, но не высказывай мысли вслух. Не всякий хозяин потерпит твои разглагольствования. А про вольную жизнь забудь. Сейчас у тебя одна забота: дитя вырастить.
– Да я об этом только и думаю! Знаешь ли ты, каково рожать рабов? Мучительно сознавать, что моя девочка с момента своего рождения принадлежит не мне, матери, а чужому человеку.
– Ты переволновалась, Белава, – тихо произнесла Недвига. – У тебя может подняться жар, начнется послеродовая лихорадка. Лучше поспи.
Белава действительно почувствовала усталость. Разговор отнял у нее последние силы. Она прикрыла глаза, задремала.
Недвига присела на краешек тюфяка. Крохотное тельце невесомо лежало на ее руках. Девочка перестала плакать и спокойно посапывала, а Недвига ощущала блаженную умиротворенность, будто это был ее ребенок и лишь она одна ответственна за его жизнь. Как давно она не держала в руках детей! Какое это счастье прижимать к себе маленькое теплое тельце, вдыхать его молочный аромат.
Недвига вздохнула и принялась укачивать девочку, напевая какую-то полузабытую песенку.
Лето в Саркеле стояло невыносимо жаркое. От раскаленного добела солнца и духоты не было спасения ни на улице, ни в помещениях, ни в тени деревьев. Лишь близость Дона давала плодовым и фруктовым садам зеленеть и зреть, защищала от сухих степных ветров, помогала горожанам сносно переносить жару.
В усадьбе мытника движение наблюдалось только рано утром и перед заходом солнца. В остальное время рабы редко вылезали из своих клетей. Заккай, если не был занят на рынке, тормошил их, заставлял работать, но они все равно пребывали в полусонном состоянии, изнывая от духоты, и дело свое выполняли вполсилы.
Белава и Недвига полностью отдали себя во власть растущей малышке. Впрочем, в усадьбе все привязались к светловолосому пухленькому ребенку, на удивление спокойному и некрикливому. Ребенок внес некоторое разнообразие в размеренную жизнь слуг. Даже Заккай иногда подходил к малышке и любовался ею. А повариха Буда часто подсовывала Белаве особо лакомые кусочки мяса, заставляла ее пить молоко, есть сметану и яйца.
Только три человека, казалось, не заметили появления маленького существа: мытник, его жена и ее старая рабыня-няня, – но их равнодушие вовсе не трогало счастливую маму и ее мачеху.
Все вроде хорошо было у них. Жизнь размеренная: никто не трогает, не обижает. Девочка растет здоровенькая. Кормят вовремя, спать дают вволю. Рабы не злые. Сплетничают, конечно, друг про друга, но все без злого
Дальнейшая судьба очень беспокоила Недвигу, и она решила разузнать о планах мытника у Буды, которая больше всех знала об усадьбе и его обитателях.
Первые же слова поварихи лишили женщин всякой надежды:
– Хозяин давно бы продал вас, да покупателя найти не может.
– Что же мешает ему? – усмехнулась Недвига.
– Вас нельзя выставить на рынке, – охотно поделилась Буда чужими опасениями. – Белава, сама знаешь, после родов еще не оправилась, слаба, еле на ногах держится. А тебя, Недвига, вообще опасно в крепости показывать: печенеги так и снуют везде.
– А может, мытник у себя оставить нас хочет?
– Еще чего?! – хмыкнула Буда. – Заккай и так ругается. Рабов полна усадьба, а две женщины без дела – лишние рты.
– Ну, так мы и работать умеем.
– Мытник в рабах не нуждается. А на вас, холеных, можно хорошо заработать, поэтому он Заккаю велел вас работой не обременять.
Мысль о возможном скором расставании опечалила женщин. Белава изумлялась тому, что могла когда-то не любить Недвигу, доброту и отзывчивость которой мог не заметить только слепой. Она помогала Белаве преодолеть тоску, не зачахнуть, да, наконец, просто выжить в неволе.
Недвига переживала, думая о том, что падчерице придется разрываться между хозяйскими делами и заботой о ребенке. Неизвестно еще, какой хозяин попадется. Бывают и такие изверги, что детей с матерями разлучают. Уж Недвига за время рабства всякого насмотрелась, знает об этом не понаслышке.
Но как бы ни хотели оттянуть женщины расставание, время неумолимо двигалось вперед, и вскоре появился первый покупатель – худенький мужичонка с гладкой седой бороденкой, в белой одежде и чалме.
Покупатель довольно бойко лопотал на хазарском языке и оказался придирчивым и вредным. Он много лет поставлял женщин в гарем великому и богатому вельможе. Вельможа с годами становился разборчивее и капризнее, а поставщик наложниц – старее и мудрее, привозя рабынь из всех известных ему концов света. Он очень дорожил возложенными на него обязанностями, страшась промашки в столь тонком деле. Любой недочет мог стоить ему доходного ремесла и обречь на нищую старость.
Мужчина долго ходил вокруг двух рабынь. Белава сначала держала на руках ребенка, глядя прямо в глаза покупателя, решительным своим видом внушая ему, что без дитя не сдвинется с места. Но Заккай отобрал дитя, и, оставшись без него, Белава сникла, будто лишилась уверенности и опоры.
Покупатель переходил от одной рабыни к другой, попеременно заглядывая им в рот, осматривая их уши, волосы, пальцы на руках и ногах, щупая плечи, груди, живот.
Белава старалась сдержать рыдания, но дрожь в теле выдавала ее состояние. Осмотр казался ей унизительным. Мужчина мял груди, бедра и ягодицы, и даже сквозь плотное полотно рубахи она ощущала шершавость ладоней, ползающих по ее телу. После родов тело Белавы не потеряло прежней формы, и только полные налитые груди выдавали в ней кормящую мать. Прикосновение к ним грубых рук отзывалось нестерпимой болью.