Спаситель
Шрифт:
– Ладно, передай, что скоро буду, брат. Осталось у меня тут всего одно дело…
***
Раннее зимнее солнце заходило над тайгой, печально золотя напоследок нетронутый снег на замерзшей Селенге, на крышах изб и амбаров бывшей рыболовецкой слободы.
На кедровой опушке и за перелеском притаился небольшой отряд о сотню казаков. Коротышка с верным боевым псом своим Весьегоновым готовились атаковать безжизненную на первый взгляд слободу.
Однако, если присмотреться даже с невысокой позиции Рогаткина можно было разглядеть едва заметный дымок, поднимающийся
Раздался тихий хруст снега, затем шепот. Рогаткин с Весьегоновым повернули головы – пришел лазутчик Васька Говоров со своими людьми – на черных усах сосульки, в глазах – голод падальщика.
– Старая изба целовальника, Перпетуй Ибрагимович, – зашептал Васька, – онамо дюжина лошадей у коновязи, караулов нету.
– Чужеяда узрел? – спросил Рогаткин.
– Нет, обаче на дворе стоит его сизый возок, на овом он внегда едучи.
Коротышка кивнул.
– Будем още дожидати? – спросил Весьегонов.
– Нет, идем.
– Сейчас?
– Да.
Весьегонов дал громогласную команду и сотенный отряд двумя мощными камнепадами обрушился на слободу.
В мгновение ока окружили они бывшую избу целовальника, спешились, ворвались. Рогаткин с Весьегоновым – в числе первых.
Изба была большой – из четырех добрых клетей, хорошо натоплена и освещена, только была совершенно пустой. От печи шел жар и горелый запах, еще там что-то шипело.
Один из бойцов взял ухват, сунул в горнило и извлек большой пятилитровый чугунный горшок. От черного варева шел дым. Воин выбросил горшок с ухватом в окно.
– Тьфу ты черт!
– В толк не возьму, Перпетуй, а иде… – Растерянно оглядывался Весьегонов.
– Тсс! – прошипел Коротышка и стал крутиться вокруг своей оси, пытаясь словно локатор уловить ухом ускользающий звук.
Выловить он его не успел – округу разорвали залпы выстрелов и крики.
Рогаткин с Весьегоновым выбежали из избы и тотчас нарвались на отряд тунгусов, который стал косить их стрелами с соседней улицы.
Коротышка с невероятным проворством сиганул обратно в дом, успев заметить, что Весьегонов лежит в снегу, а в груди у него стрела. Не останавливаясь, Рогаткин пересек горницу и рыбкой нырнул в окно, угодив коленом в котел с варевом, перекувырнулся, вскочил и слыша свист стрел за спиной запетлял меж построек. Из-за амбара на него выскочили двое тунгусов. Одного Коротышка рассек по диагонали своим палашом, а со вторым пришлось повозиться – он не худо владел своей пальмой. В конце концов Рогаткин его одолел и побежал в опустившихся сумерках туда, где маячила полоска зарослей.
Его опять заметили, засвистели стрелы. Коротышка нырнул в снег, забарахтался в нем, вспахав метров десять, вскочил за старой покосившейся рыбацкой избой и снова припустил, выбежав из слободы. Тут нашел он коня с мертвым казаком из своего отряда. Скинув казака и вскочив на коня, Рогаткин погнал его в ночь, не доставая ногами до стремян. Добравшись до перелеска, оглянулся и понял, что весь его отряд разбит и только он остался в живых.
***
Федор Ильич Безхвостьев в одном исподнем лежал
Варвара нежно массировала его рубленый лоб и виски, а Федор Ильич, глядя туманным блаженным взглядом на интерьер ее светлицы думал, что зело не худо жил покойный купец-рыболов. Иконы на лакированных стенах, шелковые ткани, фарфоровые украшения, каменные палаты на первом этаже, тончайшего набора печные изразцы и потом эта широкая мягкая кровать – признаться куда удобнее лавок – у Федора Ильича и в Москве-то ничего подобного не было, и он предположил, что возможно и у самой царицы такой не было. Быть может у Василия Голицына только была.
Но главным украшением в богатом наследстве покойного Томилина конечно была его супружница – двадцатичетырехлетняя «вдова» Варвара. Федор Ильич запрокинул голову, увидел над собой подтянутые аппетитные перси, нежную матовую кожу, от которой шел соблазнительный жар, приоткрытые уста, огонь таившийся в кротком бездонном взгляде.
Федор Ильич ощутил прилив острого желания, он схватил Варвару за руку, потянул к себе, но в дверь настойчиво постучали. Уже третий раз за последний час.
– Прости, Федор Ильич! Иначе засветло не успеем! – раздалось за дверью.
Боярин неохотно поднялся, сел на кровати.
– Сызнова делю тебя с кем-то, Федя. – Ласково сказала Варвара.
– Дела государевы, Варварьюшка. – Федор Ильич потянулся за рубахой.
«Вдова» засмеялась.
– За домовым да лешими гоняться ныне дела государевы?
Федор Ильич криво усмехнулся и поцеловал ее в голое плечо.
– Теперь проси още еже бы сказывал.
– Ну нет, сказывай! – припала к нему Варвара. – Убо лучше про твоего летающего в ступе стеня слушать, нежель старух купеческих. Тьма и пущай лучше бы вы его вовек не сыскали!
– Да яко же это вовек? – отстранился Безхвостьев. – Смерти моей алкаешь?
– Ты бы век его ловил – век моим был, соколик.
– А ежели аз тебя с собой в Москву заберу!
– Не плюскал бы ты, Федя, аки отрок неразумный! – грустно сказала Ваврвара. – Я тебе не жена, во еже ты меня с собою брал.
Безхвостьев нахмурился. В дверь опять постучали. Ему самому все это не нравилось – жена, Сибирский приказ в Москве, служилые обязанности. Он был уверен, что хочет одного – остаться с этой внезапно возникшей в его жизни женщиной и к черту все остальное.
– Завтра жди меня пораньше. – Сказал он, одевшись.
– Ну нет. – Тень недовольства мелькнула на красивом лице.
– Яко ж нет, Варварюшка!
– По всему уезду ужо толки броднят, еже ко мне отайный гость зачастил. От зазору деваться амо не ведаю.
– Какие же толки!
– Приезжай не сюда, а в Балатовскую слободу, онамо у меня хоромы зимние. Спросишь, дескать иде двор вдовы Томилина.
– Годе. – Безхвостьев подошел вплотную к обнаженной Варваре и впился в ее сладкие уста.