Спаситель
Шрифт:
– Ладно, Данила, полегче. – Сказал он, подходя к Истоме.
Стоя на коленях, Истома спокойно глядел на приближающегося Филиппа снизу вверх. По короткой бороде стекала кровь, капала в снег.
– Это же тебя высекли на посадской площади как школьника? Тогда ты не выглядел таким дерзким.
Истома слегка прищурил глаза и плюнул перед Завадским в снег.
– Разумеешь твои холопы присно будут служить тебе?
Завадский с интересом оглядел Истому и усмехнулся.
– На твой век хватит. – Сказал он. – Но ты ошибся. У меня нет холопов. Это мои братья.
После этих слов «странного купца» Истома оценивающе посмотрел
– Ладно, едем, Данила, оставь его, – сказал Завадский и направился к саням. Богатырь отошел от Истомы и тоже двинулся к саням.
Истому же будто что-то осенило.
– Обожди! – крикнул он, поднимаясь с коленей. – Обожди, я знаю кто ты!
Филипп остановился, обернулся.
– Давно витают слухи. – Слегка задыхаясь сказал приближающийся Истома. – О высоком человеке, с чудным говором, что пришел неизвестно откуда и построил город на отоке Сибири, иде все – староверы, казаки, холопы, все живут без чинов и распрей, зовя друг друга братьями.
– Слухами земля полнится. – Сказал на это Завадский.
Истома поглядел ему в глаза, затем также – в глаза стоявшему рядом Даниле.
– Я боярский сын, родившийся зде и таже разорения отца моего, стал послужильцем Махараджи, которого отправил на виселицу тот кто приказал меня высечь. Я прошел две войны и получил награду из рук ближнего боярина Шеина, который был тут у нас в Тобольске воеводою.
– Ты это к чему? – спросил Филипп.
– Я зде не один такой…
Завадский кивнул Даниле и вместе они развернулись к саням, но Истома снова их остановил.
– Можешь смеяться, но я сказываю не о кучке беглых холопов! Среди нас казаки и целовальники, чернецы, посадские люди, земские старшины и даже купцы – лиши их нужи и получишь вящше!
– Чего ты хочешь?
Истома подошел к нему вплотную, так что Филипп вблизи увидел его проницательные серые глаза. И хотя Истома был высок, Завадский был еще выше и смотрел на него сверху вниз.
– Как стать таким как ты? Как научить людей бесстрашию?
– Для этого нужно самому стать бесстрашным.
– Я не боюсь смерти.
– Откуда ты знаешь, что такое смерть? Разве ты умирал?
Нечего на это ответить было Истоме, что растерянностью отразилось на его лице.
Завадский с Данилой сели в сани и помчали к ильму, а Истома все стоял, будто замершая статуя – в глубокой задумчивости глядя перед собой. И лишь, когда загромыхали сани по деревянному мостику, он обернулся и посмотрел им вслед.
***
Филипп тоже оглянулся на чудака незнакомца с горделивой осанкой и пристальным взглядом ребенка. Быть может в двадцать первом веке, и не сыщешь такого до одурения наивного поборника чести и все же было в нем что-то подкупающе искреннее, а между тем над самим Филиппом мысли довлели тревожные – ведь на кону если подумать жизни тысячи людей, которые доверились ему и среди них были те, кто стал ему особенно близок. Ответственность – тяжкая ноша лидеров. Однако провал здесь – конец «Храму Солнца» и испытав страх однажды, повторной угрозы власть не допустит – как историк он прекрасно это понимал. Сожгут, заклеймят, загнобят. Один рецепт против этого – полагаться на острое чутье свое.
– Данила, как вернемся, разыщи Акима. – Сказал Завадский. – Пора начинать.
Данила молча кивнул.
***
Снаружи хоромы томского воеводы Ивана Ивановича Дурново – будто двухэтажная
Поглаживая квадратной ладонью бороду, воевода глядел в окно, за которым сгущались ранние зимние сумерки и слушал рассказ своего заместителя – письменного головы Семена Федоровича Бутакова о делах в далекой Москве.
– Стало быть, определилась власть. Чует мое сердце, грядут перемены и по нашим захолустьям. – Произнес он, сощурив глаза.
Сидевший в кресле у окна под вышитом тигром Семен Федорович улыбнулся.
– Да не рано ли, Иван Иванович, в ерихон сиповать? У «царя» того молоко на губах не обсохло.
– Елико стрелецкого голову казнили, стало быть обсохло, а паки молодой царь стрельцов в опалу сдаст.
– Без нужи-то стрелецкой яко царь?
– Новое войско построит, на немчинский манер. Сказываю – ждут перемены Россию. Ин иже в заднем уме опору искать станет – проиграет. Помяни мои слова, Семен Федорович. Готовиться и нам надобе.
Бутаков хотел было что-то сказать, но в это время раздался за дверью топот, громогласный голос и стук – оба знали, что это стучит о двери и косяки украшенная драгоценными каменьями сабля полковника Карамацкого.
И впрямь – дверь распахнулась и в комору не вошел, а буквально вкатился кривоногий коренастый человек в распахнутой соболиной шубе, золотистом кафтане и красных сапогах с каблуками. Вместе с ним вошел тяжелый запах скотобойни. Позади, за дверью испуганно выглядывали слуги и рынды воеводы, не решившиеся остановить Карамацкого.
– Буде чахнуть посреди волокиты! – заполнил все пространство зычный голос Карамацкого. – Велел седлать для тебя коней, Иван Иванович!
Дурново почти незаметно поморщился.
– Что такое?
– Яко что – на изубря едем, как обещал! Покажу места потаенные, ты такие и не видывал, воевода.
– Нынче не до охот, братец, – сказал Иван Иванович, взяв один свиток и швырнув его на угол стола, – дивят дела московские.
– Вы еже дети, братцы, ей-богу! Якие дела? Поведай, Иван Иванович – кому в Москве до наших окраин дело есть? Лишь бы рухлядь мягкую везти не забывали.
– О том и речь, Осип Тимофеич. – Сверкнул умными глазами воевода.
Карамацкий сделал вид, что не заметил укола, поворотил свое хищное лицо к Бутакову, который сидел закинув ногу на ногу.