Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»
Шрифт:
— Нет, — наотрез отказался Арчегов. — Я должен ехать сам, и премьер, он коренной сибиряк. И Михайлов — сын революционера. Я желаю только одного: чтоб поляки напали на красных по нашему приезду в Белокаменную. Тогда большевики начнут с нами реальные переговоры, для того и нужна представительная делегация. Серьезная, с письменным одобрением его величества любого нашего соглашения с большевиками.
— Это еще зачем? — удивленно выдохнул Михаил Александрович. — И как понимать слово «любое»?
— Даже признание Совдепии, заключения мира с ней на год, обмен полномочными представительствами,
— Твою мать! — только и сказал Фомин.
Шмайсер непроизвольно привстал со стула, а Михаил Александрович отшатнулся.
— Не торопитесь метать громы и молнии, — быстро сказал Арчегов и предупредительно поднял руки, как бы защищаясь. — Я сейчас вам расскажу, что я тут надумал. Если не ошибся в расчете и мы дружно провернем это дело, то тогда, по крайней мере, у нас появятся серьезные шансы. Поймите одно, нужно выиграть время! Потому что иначе война с большевиками закончится нашим неизбежным поражением! Но есть способ его избежать.
— Какой? — спросил Михаил Александрович, а Фомин со Шмайсером молчаливо и недоуменно переглянулись.
— Помочь большевикам начистить ляхам ряшку!
— Что?!!
На добрую минуту воцарилась тишина — собеседники с минуту пытались переварить безумное предложение, однако длительный процесс мышления был прерван дробным смешком Арчегова.
— Большевики грезят о мировой революции, и у них есть основания для таких надежд. В Баварии и Венгрии советская власть задушена, но угли пожарищ еще тлеют, и сильно. Могут вспыхнуть заново. Учитывайте, что Германия сильно недовольна навязанными ей Версальскими условиями. Там пороховая бочка, а мы им пошлем товарища Ленина со спичками. Большевики любят играть такими вещами!
— Ты в своем уме? — осторожно спросил Фомин.
— Конечно. Серьезных препятствий у Москвы ровным счетом два — белые и поляки. Потому мы должны показать, явственно показать Кремлю, что Сибирь воевать с большевиками не желает и готова заключить мир на приемлемых условиях. А если красные признают твой, Михаил Александрович, императорский титул, то ты, со своей стороны, предложишь начать переговоры о мире между всеми враждующими сторонами, признав право народов на самоопределение.
Арчегов усмехнулся, глядя на финальную сцену «Ревизора» — все трое так посмотрели на него, что сомнений у них не осталось: военный министр определенно спятил. И он жизнерадостно засмеялся.
— В чем причина такого непонятного веселья? — глухо спросил Фомин. — Чую, у тебя где-то подвох, а вот где? Пока понять не могу.
— Если мы дадим большевикам четкие гарантии, что полностью выходим из игры, и, более того, поможем им в возне с поляками, которые всегда враждебны России, то полдела будет сделано. Надо только все четко продумать, чтоб прокола не было. В Москве сидят не дураки и голым словам не поверят. Нужны наши конкретные действия.
— Подумаем, Константин Иванович, подумаем, — отозвался с непонятной интонацией Шмайсер. — Но каковы будут последствия?
— Семьсот лет назад Русь преградила путь монголо-татарскому нашествию. Ну и что — получили благодарность от Европы?! Пять лет назад русские спасали
И такая горечь звучала в словах военного министра, что его собеседники потупились, как шкодливые дети. Зря они заподозрили его в умопомешательстве. Неладно вышло, поторопились.
— Если эта большевистская свора кинется на Польшу, оставив нас в покое, то мы можем заиметь неплохие выгоды. Во-первых, где-то до середины осени мы будем спокойно приводить наши дела в порядок и готовить нормальную армию. И это самый минимальный срок — вообще-то я думаю, что у нас будет время до следующей весны. Второе: поляки и большевики взаимно обессилят друг друга. В тойистории поляки сдали Врангеля красным и получили от большевиков уступки. Да и Ленин остался не внакладе — большей частью империи коммунисты завладели. А в результате проиграли не только белые, а вся Россия!
— А что дальше? — вопрос Фомина прозвучал глухо.
— Только одно. Помните, как у Экклезиаста — есть время разбрасывать камни, а есть время собирать камни. Нужно начинать кропотливо возрождать саму Российскую империю, пусть в новом виде, используя с максимальной выгодой советско-польскую войну.
Слова Арчегова были внезапно прерваны громким боем больших напольных часов — наступила полночь, с двенадцатым ударом для всех начнется новый день, но они уже спят. А вот для собравшихся за этим столом, скорее всего, будет долгая бессонная ночь.
Иркутск
(21 марта 1920 года)
Солнышко припекало, звенела капель по брусчатке мостовой, падая с крыш. Шустро бежали ручьи с темной талой водой — весна решительно входила в свои права.
Арчегов подставлял лицо теплому ветерку, радуясь долгожданному отступлению зимы. Да, да, именно зимы, так как март в Сибири — это еще холода с ночными морозами, не Черноземье с Кавказом, право слово. С ноября по март — целых пять месяцев длится здесь самое холодное время года. А если на пару тысяч километров севернее подняться, то о тамошних местах говорят так — «у нас 12 месяцев зима, а остальное лето».
Иркутск преображался прямо на глазах — уже не так бросались страшные последствия междоусобной брани. Вроде прошло всего три месяца относительно мирной жизни, а этого оказалось достаточно для налаживания быта и порядка. В городе еще в конце января была запущена электростанция, труба которой возвышалась почти рядом с Казанским кафедральным собором и постоянно извергала из себя густые клубы дыма.
Угля не жалели — из Черемхово эшелоны шли без перебоев. Да и спокойствие на улицах напоминало о той, почти забытой довоенной жизни. Преступность резко схлынула — Сибирское правительство перестало к ней либерально относиться. Воспользовавшись военным положением, оно стало основательно «зачищать» города от криминала.