Спасти Державу! Мировая Революция «попаданцев»
Шрифт:
— Какой чудесный план…
Фомин тихо прошептал и в раздражении ударил ладонью по столу. Немец опять до крови потянулся, все никак ею не налакается. Чем мешал этот краснобай Болдырев? У начальника Генштаба под рукою и батальона нет, да и пресечь заговор не в его компетенции. Продырявить, чтоб в больнице полежал месячишко, да и ладно.
Вот генерал Пепеляев другое дело — он с братом, что нынче возглавляет Сибирское правительство, — реальная и осязаемая угроза. Те оба ярые «областники», и четыре запасных батальона с пушками
Опасны? Вне всякого сомнения! Вот кого ликвидировать нужно было в первую очередь. Но до старшего братца не доберешься, его в «Гранд-отеле» с министрами хорошо охраняют.
Младшему Анатолию откровенно повезло — снайпер попал в голову, стрелок отменный. Но за секунду до выстрела генерал повернулся, и пуля пробила обе щеки.
Второй выстрел делать егерь не стал — генерала буквально прикрыли своими телами офицеры. Одна польза — теперь приказы Пепеляев сможет отдавать только в письменном виде.
И тут он сам виноват — нужно было до конца идти, а не давать благие пожелания не проливать лишней крови. Впервые Фомин стал ощущать, что в руках Мики и гауптмана он стал игрушкой, каким-то инструментом в решении непонятных порой дел. Нет, цель для него была понятна, но вот пути ее достижения слишком извилисты.
Подставить Вологодского и Арчегова в Москве?! Да, несомненно — мешать серьезно начал этот слишком энергичный, но в прошлом, вернее, в будущем, советский офицер. Посмотрел, как СССР там развалился на составные части, так и здесь принялся свершать то же самое. Но то Союз, а здесь Российская империя!
Убрать генералов Болдырева, Пепеляева и Оглоблина? Настоятельно необходимо! Но именно отстранить, не убивать же своих вот так запросто, будто пуговицу оторвать?! И так людей мало, тех, кто способен и сам с красными драться, и за собой солдат повести.
И что вышло — в правительстве если поняли, то осознали, что происходит нечто нехорошее, и сразу засуетились. Атаман Оглоблин у своих казаков, его не достать. Адмирал Смирнов пропал было, но полчаса назад телеграмма пришла от каперанга Фомина, что он на Байкале, поднял по тревоге флотилию и к полудню на Иркутск пойдет. Пусть идет — власть уже переменится, а чересчур ретивого моряка в отставку отправить можно.
Нет, вроде все по плану идет, зря он побеспокоился и приказал выступать на час раньше срока. Хорошо, что не скомкали — через несколько минут стрелки выступят к понтону, а со Знаменского предместья пойдут лейб-егеря. Пепеляев обращение подпишет, куда ему деваться, а Вологодского с Арчеговым в отставку, если те из Москвы чудом выберутся.
Фомин усмехнулся, вспомнив слишком молодого и самонадеянного министра — решил, дурень, что они все время под его дудку плясать будут! Раз главнокомандующим сделали, так можно приказы через губу отдавать, на своих химерических планах настаивать.
Это ж надо придумать — с красными помириться и две России обустраивать, да еще
Фомин резко поднялся со стула и, поправив портупею, энергично пошел из канцелярии. Спустился по лестнице — в окно были хорошо видны стройные и густые шпалеры гвардейцев, над головами которых грозно колыхалась стальная щетина граненых штыков.
Иркутск
— Это будет прекрасная смерть! В такое чудное утро!
Майор Огата с упоением взирал на край розовеющего неба, с наслаждением вдыхая холодный воздух, который пронизывали капельки тумана, идущие от студеной глади Ангары.
С невысокого бережка Ушаковки, что урчала внизу тонкой серебристой ленточкой, японец хорошо видел золотые купола Знаменского женского монастыря. На той стороне Ангары возвышался Вознесенский мужской монастырь, колокольный гул которого был далеко слышен, в чем он уже убедился за недолгое время пребывания в Иркутске.
Именно сейчас оглядывая и чуждые, и близкие ему красоты сибирского города, Огата с пронзительностью ощущал временность любой человеческой жизни перед неумолимым временем, перед вечностью. И через полчаса эта чудесная утренняя тишина взорвется треском пулеметов, винтовочными выстрелами и хрипами умирающих людей. А вместо алого рассвета, что озарит эту землю, прольется дымящаяся кровь, багрово-алая, как падающие листья осени. Жизнь совершит круг…
Но душа любовалась красотами, а самурай верен бусидо. И он пойдет до конца. Огата снова услышал падающие тяжелыми камнями слова полковника Фукуды, военного атташе японского посольства.
«Вы не должны пропустить егерей, майор! Это ваш долг! Правительство небесами хранимого Тенно устраивает сибирская власть! Но помните — против вас будет гвардия, и тем больше чести!»
— Еще бы не устраивала, — майор улыбнулся краешками губ, сохраняя полную невозмутимость на лице.
Офицер чувствовал на себе взгляды десятков солдатских глаз и сохранял достойную самурая невозмутимость. Лучше иметь рядом с собою соседа, который зависит от тебя и чувствует признательность, чем врага, который потаенно будет мечтать о реванше за поражение пятнадцатилетней давности.
«А гвардия?! А что гвардия?!»
Сам себе задал вопрос майор и тут же ответил на него. У него семьсот японцев, сплошь резервисты, несколько десятков которых воевали еще в ту войну с русскими.
Правительство разрешило служить японцам в сибирских частях, впрочем, чисто формально, дабы заокеанские гейдзины не имели возможности тявкать. А приказ для самурая священен, и под бело-зеленым знаменем они честно служат Восходящему солнцу, тем более нося родное обмундирование с чужими погонами и кокардой.