Спасти Москву! Мы грянем громкое Ура!
Шрифт:
— Мой «Марк» пятый полным весом, с фашинами, с боекомплектом и экипажем чуть-чуть не достигает тридцати тонн. Вооружен двумя морскими шестифунтовыми пушками в спонсонах, выносных казематах, как вы знаете, а также четырьмя пулеметами. Экипаж восемь человек, почти все офицеры, в отряде очень мало нижних чинов, унтер и под — офицеров, что имеют технические навыки. Двигатель «Риккардо», разработанный англичанами специальный танковый вариант, мощностью свыше двухсот лошадиных сил. Так что восемь километров в час даем спокойно. Но если дать полный газ, то и двенадцать…
Фомин
Жена тут же вытащила стопку фотографий, протянула их Остолопову, который принялся внимательно их рассматривать по одной, передавая тут же сидящему рядом старшему офицеру.
Тот, в свою очередь, пожилому капитану 2-го ранга с красными просветами механика и далее, уже молодым офицерам. Фомин же в это время спокойно продолжал повествование.
— В январе семнадцатого года государь-император Николай Александрович произвел меня в прапорщики, в феврале пожаловал «клюкву». При Керенском меня несколько раз производили до штабс-капитана, представили к «Стасу», Анненскому кресту третьей степени, но я не стал их получать, как и чины, оставшись при одной звездочке…
— Отказник! — прошелестело слово осенним листом, теперь моряки стали поглядывать на него с уважением.
Но Фомин почувствовал себя намного горше — какой там капитанский чин, он на самом деле от генеральского совсем недавно отказался. Знали бы они, какие на самом деле от такого добровольного разжалования чувства и какие мысли в голову приходят?!
— Прибыв в Сибирь, я попросил меня не награждать и представлять к чинам, так и воевал, пока в январе государь Михаил Александрович царем Сибирским не стал. При переаттестации получил первый офицерский чин подпоручика, так как прапорщик стал подофицером. У вас на флоте сейчас в младшие лейтенанты, как я знаю, производить будут только в военное время, наподобие прежнего прапорщика. А мичманские чины так вообще подофицерскими стали, с «ореликами» на погонах. Так ведь, господа?!
— Так!
Со скорбным видом дружно ответили офицеры, и Фомин понял, что новая унификация званий не вызвала здесь восторга, потому быстро вернулся к изложению своей новой биографии.
— Наградили меня крестом «За освобождение Сибири» второй степени, пожаловали знак «За Сибирский ледяной поход», а государь присвоил мне, с учетом прошлых заслуг, внеочередной чин капитана. И союзные японцы мне свой знак пожаловали, вот он, — Фомин коснулся трех наград, они, как и два георгиевских солдатских креста, были его собственными, потому он ими гордился по праву.
С нацепленной на кортик «клюквою» и «иконостасом» было гораздо сложнее!
— У вас, Семен Федотович, как я вижу английских и французских знаков много? — старший офицер, держа в руках фотографию, с интересом посмотрел на танкиста.
— Так я на Западном фронте до самой капитуляции немцев сражался. Прошел Сомму, Камбре, был в прорыве у Амьена.
Наград действительно было много, но из разряда тех, что союзники раздавали своим солдатам и сержантам не то что бы горстями, целыми мешками. Многие даже без номеров были, а потому попробуй докажи, что их самозванец носит. Тем паче если человек под чужим именем сражался и открывать его не вправе.
То же и с фотографиями — отобрали те, где лица разобрать трудно, или большие групповые снимки союзников на фоне танков. Поди найди или определи, кто из танкистов в английской форме есть Фомин, с его-то изуродованным «фасадом».
Тут и маститый следователь опустит руки!
«Что же сейчас будет?» — Фомин собрался, продолжая сохранять самый безмятежный вид — капитан 2-го ранга Остолопов добрался до двух последних фотографий, взяв их в руки…
Северная Таврия
Мотор мощно рокотал, с натугой держа тяжелый «Де Хевиленд» в воздухе. Еще бы — почти двадцать пудов бомб нес аэроплан целых полчаса, пролетая над раздольной степью.
Вот только не миром дышало «Дикое поле», а именно так называли эти равнины во времена набегов крымских татар на московское царство трехвековой давности.
Нет, здесь три года уже шло кровавое безумие, перед которым меркли все набеги в прошлые века. Прямо в центре степного района воцарилось самое настоящее мужицкое владычество под внушающим страх анархистским черным знаменем.
Его столицей стал городок Гуляй-поле, а новоявленным ханом разбойник и каторжанин в прошлом, а ныне атаман вольницы Нестор Махно, которого все именовали батькой.
Собрав мужицкие отряды, Махно взбесившимся чертом носился по степи, воюя со всеми, кто сюда приходил — с австрийцами и германцами в 1918 году, на следующий год попеременно ожесточенно хлестался и с красными, и с петлюровцами, доставалось и белым с донскими казаками.
С первыми он, впрочем, мирился время от времени, тогда его воинство почтительно называлось бригадой РККА, а сам атаман был даже награжден орденом Боевого Красного Знамени.
Именно коварный удар отрядов Махно в сентябре прошлого года и пресечение железнодорожных перевозок по всему Приазовью сорвали наступление войск генерала Деникина на Москву.
В этом году батька уже вовсю воевал с красными, выступая под лозунгом «вольных мужицких советов без комиссаров и чрезвычаек». Истребление советских работников и продотрядов носило повсеместный характер и полностью сорвало вывоз хлеба.
Несмотря на все усилия, Красной армии не удалось подавить мужицкое движение. Местное население, находясь под опекой Нестора Махно все эти годы, чрезвычайно разбогатело на грабеже городов и проезжающих поездов, а потому батьку боготворило, всегда укрывало, кормило его воинство и предупреждало о любых действиях карателей, благодаря чему махновцы оказались неуловимы.