Спасти президента
Шрифт:
Матвеев и Марков вторично оказались крайними. По команде моего указующего пальца им пришлось отдуваться по новой.
— Ну мы, в натуре, опять полезли в машину, — заунывно затянул Матвеев. — И сел я на заднее сиденье, и генсек сел туда же, и пришли к нему прощаться колхозники, и узнав, что ему тут понравилось больше всего, возгордились они и дали ему в дорогу полную корзину...
— Вернее, не полную, а половину, — подхватил за ним Марков, — и не корзину, а так, легкую корзинку. Вообще корзиночку, товарищ Сыроежкин. Маленькое такое лукошко, плетеное, там сливы были, не очень много, товарищ генеральный секретарь сказал, что он еще
Это неосторожное «почти» разом объяснило мне все.
Я поочередно обвел мрачным взглядом каждого из охранников. Чуя недоброе, главный телохранитель генсека стал медленно отползать вбок вместе со стулом.
— Иванов! — Я поймал его глазами, с намерением испепелить на месте.
— А чего я, я-то спереди сидел... — попробовал увильнуть тот.
— Иванов! — страшным голосом сказал я. — Отвечай! Куда генеральный девал косточки от слив?
— Это... в открытое окошко бросал... — забегал глазками бугай-телохранитель.
— Все он бросил? До одной?
Четверо бодигардов — от Иванова до Матвеева — трусливо затаили дыхание, еще не решаясь признаться. Тогда я чуть раздвинул шторы и впустил в комнату немного утреннего света. Плотные серые тени съежились и побледнели. Сразу стал заметен синюшный оттенок лица мертвого генсека. Такой, я слышал, бывает у удавленников.
Сомнений не осталось.
— Продажная желтая пресса, — печально сказал я, обращаясь к охране, — плетет о нас всякие небылицы. Якобы мы, придя к власти, вернем тридцать седьмой год... Что за бред сивой кобылы! Да вас бы, остолопы, в тридцать седьмом за одну лишь ссадину на мизинце вождя шлепнули бы мухой, без суда. А я тут с вами разговоры разговариваю. И, возможно, ограничусь вычетами из вашего жалованья...
Охранники задышали нормально. Зная мой строгий характер, никто из них не думал отделаться так дешево. Однако мочить четырех шестерок сейчас не было времени. За два дня до выборов раскол в партии нерентабелен. Тем более когда биржевый курс доллара довольно высок, а котировка политических репрессий на фондовом рынке еще крайне низка.
— ... Вы только растолкуйте мне одно, — продолжил я свою мысль. — Любой человек, даже генеральный секретарь, может подавиться косточкой, понимаю... Но почему же вы, дебилы, просто не стукнули его по спине?
— Стукнуть? генерального секретаря партии? — На лице бугая Иванова отразилось замешательство. — У нас не было инструкций его бить, товарищ Сыроежкин. Такие вещи только съезд решает, двумя третями голосов, он нам всегда говорил...
Зубатик сам себя угробил, понял я. Я давно предлагал ему не жмотничать: брать себе в охрану не идейных борцов, а валютных секьюрити из «Феликса» — тем-то безразлично, кого стеречь. Но вождь не захотел отдаваться в руки буржуазных наймитов, и вот вам результат. Демократический централизм сгубил своего преданного поборника. Смерть и устав партии явились к финишу ноздря в ноздрю.
— Увы нам, — проговорил я. — С косточкой в горле он бы не дотянул до съезда. Стало быть, вы проявили преступную халатность. После выборов каждый отстегнет по пятьсот зеленых в партийную кассу. А пока... есть у кого-то при себе металлические деньги?
Охранники полезли в кошельки и начали там копаться. Улов оказался небогат — золотая пятирублевка царской чеканки, два посеребренных
— Прощай, товарищ! — сказал я, делая вид, будто давлю подступившую слезу. Четверка вооружилась носовыми платками и последовала моему примеру.
Прощай, ягодолюб, добавил я уже про себя. Прощай, народный избранник. Прощай, доктор социологии. Тебе уже никогда не сделаться членкором, даже если я перекуплю всю Академию наук... Ах, какая потеря для партии! Какая потеря для меня! Как же ты мне подгадил, свинья! Убил бы тебя за это.
Совершив обряд расставания, я ненадолго задумался, где бы припрятать усопшего. Вынос тела из комнаты теперь был исключен: пока мы валандались, вокруг стало многолюдно. За стеной уже скрежетал ксерокс, свистел электрочайник, туда-сюда сновали пришедшие на работу активистки. Один раз в мою дверь уже бдительно царапнулась товарищ Царькова — якобы подписать у меня срочную платежку, а на самом деле проверить, с кем это я. Ревнивая лахудра, естественно, не знала про мертвого партийного вождя. Она подозревала, что я с ночи заперся с живыми беспартийными шлюхами.
Так куда же нам затарить генсека? Шифоньер отпадал — доверху набит плакатами. Под диванчиком в углу? Туда он точно не влезет, ножки коротки. В сортире? Натыкаться на него всякий раз, когда тебе приспичит? Благодарю покорно. Не настолько я хладнокровен... А кстати! Вот это уже неплохая идея.
На глазок я вновь оценил габариты вождя. Если хорошо утрамбовать, здесь-то он поместится. И с точки зрения диалектики все будет правильно: надстройка и базис. Вверху тома классиков марксизма, внизу замороженный актив нашей партии. Ее золотой фонд — кадры.
— Кладите его сюда. — Я подошел к книжному шкафу и распахнул дверцу потайной секции-холодильника.
Без всякой натуги бодигарды сноровисто запихнули тело генсека в морозильную камеру и утрамбовали его за пять минут.
— Влез! — доложил Иванов. — Весь поместился.
Это была хорошая профессиональная работа. Напрасно они, ей-Богу, подались в телохранители. В морге они смотрелись бы гораздо лучше. Правда, неживое тело и хранить легче — достаточно минусовой температуры.
— Все, валите отсюда! — скомандовал я этим лоботрясам. — Ни с кем не болтайте, быстро прыгайте в свой «джип», и по газам. До понедельника отсидитесь на даче в Волынском, а я пока постараюсь разгрести ваше дерьмо... И запомните самое главное: любому, кто посмеет трепаться, я не обещаю спокойной и безбедной старости. Скорее всего, болтун не доживет до нее. Понятно? Тогда сгиньте... Ну, чего ждете?
Охранники замялись. Кажется, эту похоронную команду кое-что смущало. После томительной паузы Иванов все-таки осмелился.
— Товарищ Сыроежкин, — робко проговорил он. — Мы вот... Мы только хотели спросить... А кто у нас теперь будет... кандидатом в президенты?
Подобное любопытство я предвидел.
— Странный вопрос, — ледяным тоном сказал я. — И еще страннее слышать его от товарищей по партии... ЦК давно утвердил единую кандидатуру. — Я указал пальцем на дверь шкафа-холодильника. — Вы хотите оспорить линию ЦК? Может, вы ошиблись партией?