Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
А здесь... Здесь мне повезло. Советский человек еще никуда не ушел. Мне надо не забывать, что я - не один. Что мне - повезло. Я, счастливый как никто..." - улыбка бродила по моему лицу, пока я мурлыкал про себя куплет.
"Спасибо, Юрий Владимирович. Спасибо за хороший вопрос. И - нет, так я отвечать не буду. Придумаю что-нибудь еще. Но за вопрос - спасибо".
Эту улыбку я пронес через весь полет и даже сквозь зал Шереметьево к такси я так и шел - с улыбкой.
Тот же день, позже
Москва, Лубянка.
Из
А еще, вскинувшись разящим мечом своей эпохи, стоял посреди площади Железный Феликс. Каким-то неведомым образом он собирал разбросанные вокруг разномастные здания в столь редкую для Москвы архитектурную композицию. Выдерни его, и все рассыплется.
"Нет, все-таки Вучетич был гений..." - решил я, - "и как это милосердно, что ликующие варвары расправлялись с памятниками уже после его смерти. Стать частью коллективного Герострата легко: не надо даже дергать за веревку, лишь крикни со всеми "вали"! Короткий миг - и вот ты уже в одном строю с теми, кто раскладывал на площадях костры из книг. Рабы истории... Они рабами и остались, сколько бы статуй не повалили, сколько бы библиотек не уничтожили. Свобода добывается иначе".
Я двинулся к цели, нет-нет, да и поглядывая на грозные окна невдалеке. Уместно было бы как-то тонко пошутить, но с этим у меня сегодня не задалось. Вместо этого я еще раз придирчиво оглядел себя и остался доволен: переодевшись, Вася Крюков стал неприметен, аки серая мышка.
– Lux ex tenebris. Audi, vidi, tace, - негромко размял я горло латынью.
– Fiat lux et lux fit*.
(*лат.: - Свет из тьмы. Услышь, узри и молчи. Да будет свет; и стал свет.)
В холодном московском воздухе слова "вольных каменщиков" звучали напыщенно и нелепо. Да и как еще они могли звучать в месте, где в десяти шагах справа, на Кирова - каменные мешки подвалов Тайной канцелярии, а слева, за стенами - не менее знаменитая внутренняя тюрьма Лубянки, что являлась мне в кошмарных снах этой зимы?
Я заткнулся и ускорил шаг.
Была, была своя ирония в том, что операцию мне приходилось проводить в самом просматриваемом квартале страны - даже за кремлевской стеной плотность наблюдения ниже. Но других вариантов не нашлось. Я шагал по почти пустому переулку, и вслед мне топорщились из-за забора странного вида антенны одного из самых режимных объектов страны - центра засекреченной связи. Звуки моих шагов отражались от фасадов следственного управления Комитета, отдела кадров, столовой...
Несомненно, я попадал сейчас на пленку - камер тут натыкано, что булавок в бабушкину подушечку. Наглости мне придавало знание двух вещей. Во-первых, вся система наблюдения в квартале заточена на предотвращение проникновения на режимные объекты, а мне туда совсем даже
Но все равно сомнения терзали меня. Не совершаю ли я свою последнюю глупость? Может быть есть смысл отменить операцию и просто пройти мимо?
Но я упрямо сжал челюсти и свернул направо, к храму Святого Людовика Французского, единственному действующему католическому приходу Москвы.
У приземистого портика с мальтийским крестом на фронтоне было безлюдно - вторая служба уже началась. Сначала под ноги мне легли восемь вытертых за полтора столетия ступеней. Потом я шагнул в храм.
Справа, в притворе, стояла чаша. Я макнул пальцы в воду, обмахнулся ладонью. Сделал три шага вперед и припал на правое колено перед табернакулой, осенив себя еще одним крестным знамением. Потом прошел в центральный неф и сел с края на жесткую скамью.
Немногочисленные тетки в вязаных шапках чуть покосились на меня, но я уже наклонился вперед, молитвенно сложив ладони (а, заодно прикрывая часть лица), и зашептал вслед за пастырем:
– Laetare Jerusalem: et conventum facite omnes qui diligitis eam...*
(лат.
– возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нём, все любящие его (Ис. 66:10))
Спустя минуту интерес ко мне со стороны пожилых прихожанок угас. В любом случае, по возрасту я уже вполне мог пройти конфирмацию, так что приставать ко мне с вопросами во время службы всяко никто бы не стал.
Я начал осторожно оглядывать зал перед собой.
У алтаря совершал литургию Станислав Можейко. Несмотря на понукания Ватикана, старик упрямо держался Тридентского чина, и, поэтому, мне была видна только его облаченная в розовую казулу спина. Справа от него стоял старейший министрат - пан Генрих, сухой и вездесущий. Вот его внимания привлекать точно не следовало - он из тех, кто все видит и ничего не забывает. Где-то у меня над головой, за пультом раздолбанной фисгармонии должна была сидеть единственная известная мне сексотка прихода. Я рассчитывал так и остаться вне поля ее зрения. Больше, насколько мне удалось узнать, опасностей здесь нет - стационарный пост у храма пятое управление разворачивало только по значительным праздникам или перед приездом иностранных делегаций.
Я покосился налево. Там, в боковом нефе, между высоких стрельчатых окон, стоял конфессионарий, чрезвычайно похожий на двустворчатый шкаф-переросток. Лишь необычная его ширина да вентиляционные решетки на уровне голеней давали понять, что все сложнее - туда залезают люди.
"Исповедальная на месте", - я выдохнул с облегчением, - "да и куда б она могла отсюда деться. Так, и где мой итальянец?"
И я зашарил взглядом по затылкам сидящих впереди, разыскивая Рафаэля.
Мне подфартило при разработке операции - благодаря КГБ. Пару месяцев назад наши начали разрабатывать коменданта посольства Италии, уж больно выразительно тот косился на голубоглазых блондинок. Был ли то природный темперамент или отсутствие жены, что дохаживала беременность на родине, но момент сочли благоприятным, и пару недель назад бойкая "ласточка" начала скрашивать ночное одиночество вынужденного холостяка.