Спецоперации за границей. Похищения и ликвидации. КГБ, ЦРУ, Моссад…
Шрифт:
Приехавший из Москвы гость рассказал о том, как в процессе коллективизации выселяли в Сибирь кулаков: «Подлое вышло дело, просто смертоубийство. Везли в товарных вагонах, навалили в них народ, как баранов, – детей, стариков, больных и калек. Мороз такой, что младенцы у груди матери замерзали. Сколько за дорогу трупиков ребят из вагонов прямо в снежные сугробы выкидывали». Коллонтай записала в дневнике: «Гость уехал, а я после его рассказов не сплю по ночам, все мне мерещатся матери с замерзающими младенцами и другие ужасы».
Понимала, конечно, как ее жизнь отличается от жизни ее друзей,
7 мая 1930 года Коллонтай пометила в дневнике:
«Были и такие шведы, которые, услышав мое имя, тревожно спрашивали:
– А что вы сделали с Дмитриевским и Соболевым? Живы ли они еще?
Это в связи с постановлением советского правительства о двадцати четырех часах сроку для возвращения в Союз, иначе невозвращенцы объявляются «вне закона»…
Самое главное, что я тут сделала для нашего престижа, – это удержала необузданные планы «горячих голов». Они выдумывали новые планы, как бы выкрасть Соболева, и уже начали действовать за моей спиной. Шаг – и мы в руках провокаторов. Но после приказа Литвинова подчиняться целиком полпреду Ш. быстро уехал».
Ликвидация невозвращенцев началась несколько позже, и эти операции не были достаточно успешны.
А в Стокгольм прислали комиссию из Москвы. К Коллонтай, поскольку она была новенькой, у проверяльщиков претензий не было. Она перенесла присутствие гостей хладнокровно.
18 июня записала в дневнике:
«Комиссия по чистке полпредских и других советских аппаратов за границей уехала. Здесь прошло очень просто и быстро. Две недели заседали, но зато результаты справедливые и нужные. Я осталась удовлетворена, отстояла тех, на кого клеветали зря, и добилась снятия действительно морально вредной публики. Многие уже уехали…»
Сама перед собой поставила задачу:
«Учтя опыты пережитого нами в связи с невозвращенцами, полпред, естественно, должен с особой бдительностью следить за личным составом служащих и за их семьями. Надо поднять политико-просветительскую работу, надо изучить людей».
И не знаешь – всерьез она это написала или на тот случай, если дневник окажется в чужих руках? Александра Михайловна Коллонтай никогда не упускала из виду такой возможности. Предосторожности оказались нелишними – так в конце концов и произойдет много позже…
«Шуму наделали, а мост не взорвали»
7 июля 1932 года советник японского посольства в Москве передал в Наркомат иностранных дел СССР ноту, в которой говорилось, что арестованный японскими властями кореец Ли признался: он и еще трое корейцев были завербованы Владивостокским ГПУ, их снабдили взрывчаткой и отправили в Японию с заданием взорвать ряд мостов.
В Москве устроили проверку. Запросили Владивосток. Находившийся там руководитель полномочного представительства по Дальневосточному краю Объединенного государственного политического управления
Отношения Советского Союза и Японии были плохими еще со времен Гражданской войны, когда солдаты императорской армии высадились во Владивостоке и оккупировали немалую часть российской территории. В 1922 году японцы ушли, но оставили за собой Южный Сахалин.
Императорская армия оккупировала соседние Корею и Маньчжурию, и это было предвестием будущего военного столкновения СССР и Японии. Корейцы, которые не желали жить под властью Японии, уходили в партизаны. С пойманными партизанами японцы расправлялись необыкновенно жестоко: им отрубали головы, которые потом выставлялись напоказ. Спасаясь от японской жандармерии, корейские партизаны переходили границу и искали убежища в Советском Союзе. Советские спецслужбы принимали партизан на тот случай, если придется воевать с Японией, использовали их для разведывательно-диверсионной работы. Точно так же перейдет потом советскую границу молодой Ким Ир Сен, будущий великий вождь Северной Кореи.
Сталин, возмущенный скандальным провалом, сделал вид, будто чекисты проявили непозволительную самостоятельность, и распорядился найти виновных. Он писал из Сочи секретарю ЦК Лазарю Моисеевичу Кагановичу, оставшемуся в Москве за главного:
«Нельзя оставлять без внимания преступный факт нарушения директивы ЦК о недопустимости подрывной работы ОГПУ и Разведупра в Маньчжурии.
Арест каких-то корейцев-подрывников и касательство к этому делу наших органов создает (может создать) новую опасность провокации конфликта с Японией. Кому все это нужно, если не врагам советской власти?
Обязательно запросите руководителей Дальвоста, выясните дело и накажите примерно нарушителей интересов СССР. Нельзя дальше терпеть это безобразие!
Поговорите с Молотовым и примите драконовские меры против преступников из ОГПУ и Разведупра (вполне возможно, что эти господа являются агентами наших врагов в нашей среде). Покажите, что есть еще в Москве власть, умеющая примерно карать преступников».
Разумеется, на официальном уровне отрицалась любая причастность советских органов госбезопасности к террористическим акциям. 26 июля 1932 года заместитель наркома иностранных дел Лев Михайлович Карахан пригласил к себе японского посла в Москве и сделал ему заявление от имени советского правительства:
«Все сообщение корейца Ли с начала до конца является злостным и провокационным вымыслом…
Ни Владивостокское ГПУ, ни какое-либо другое советское учреждение во Владивостоке не могло давать и не давало тех поручений, о которых показывает Ли-Хак-Ун, ни каких-либо других аналогичного характера ни корейцу Ли, ни каким-либо другим лицам…
Советское правительство надеется, что японские власти отнесутся должным образом как к автору провокационного заявления, так и примут все необходимые и энергичные меры к выяснению вдохновителей и организаторов этого преступного дела, имеющего несомненной целью ухудшение отношений между СССР и Японией».