Спектакль назывался путч - Воспоминания генерала воздушно-десантных войск

Лебедь Александр Иванович

Дубиняк смотрит на карту и говорит:"Все ясно, к установленному времени мы будем на месте".

Тут мы с Чиндаровым, не сговариваясь, запустили пробные шарики:

– А таблица позывных должностных лиц, а сигналы управления, а сигналы взаимодействия?

Ответ Дубиняка был странным:

– Под рукой нет. Ну ничего. Вы оставьте нам свой городской телефон, мы вам сообщим.

Из вежливости мы его оставили, посмотрели друг на друга и спросили разрешения идти. Все ясно. Это как раз та информация, которую надо передавать по городскому телефону в такой обстановке!..

На обратном пути мы притормозили у двух стоящих в колонне танков. По каждому танку ползало не менее 20 мальчишек. На броне, свесив ноги, сидели экипажи. По некоторым признакам можно было определить, что солдаты пьяны. Около танков кучковалась небольшая толпа-человек 30-35, большинство составляли крепкие молодые парни. Для чего они толкались возле танков и на какой случай, можно было только догадываться.

Мы вернулись

в Генеральный штаб, доложили о выполнении поставленной задачи и были отпущены. Всю дорогу до штаба ВДВ молчали. Творилось что-то невообразимое с точки зрения военного человека, дикое, противоестественное. У истоков этой дикости стояли самые высокие военачальники. По прибытии в штаб ВДВ доложили командующему. Чиндаров получил задачу немедленно убыть в Тушино в дивизию, а я остался. Решил идти напропалую. Коротко доложил командующему, что я думаю по поводу этого бреда, участником которого являюсь против собственной воли. Высказал предположение, что все это ширма и под ее прикрытием какие-то другие силы готовят что-то другое, если же то, что мы делаем,-правильно, тогда все мы - сборище отъявленных идиотов. И завершил свою речь следующим образом:

– Товарищ командующий, карты на бочку! Я в эти игры не играю. Вы знаете, я всегда готов выполнить любой приказ, но я должен понимать его смысл. В марионетки не гожусь и затевать в столице Союза совершенно непонятную мне войну, которая по сути своей является гражданской, не стану. Любые силовые действия на подступах к зданию Верховного Совета приведут к массовому кровопролитию. Можете доложить об этом по команде.

Командующий просиял:

– Я тебя не зря учил, Александр Иванович!..Я тебе всегда верил и замечательно, что не ошибся в тебе. Мы сделаем так: ты сам, лично, проедешь к зданию Верховного Совета, найдешь возможность довести до сведения его защитниковгчто блокирование, а возможно, и штурм начнется в 3 часа ночи. Потом убудешь в Медвежьи Озера, будешь руководить прибытием двух полков Белградской дивизии.

Если первое было мне не совсем по душе, второе было непонятно совсем. Я переспросил:

– Уеду на аэродром в Чкаловск? Принимать полки надо там?

– Нет, будешь руководить из кабинета командира бригады связи.

И я поехал. Снял номера с УАЗика, тельняшки, нарукавные знаки с себя и водителя, убрал все отличительные признаки. Сама отведенная роль тяготила меня. Не в плане опасности, нет. Это было дело привычное. Тяготила двусмысленность положения. С одной стороны, я вроде как являюсь автором плана блокирования, согласовываю его с двумя заместителями министров обороны и внутренних дел, согласовываю фальшиво, неискренне, ощущаю, что все мы играем в какую-то идиотскую игру и делаем вид, что нам она нравится. Получается театр абсурда. С другой стороны, я еду продавать собственный же план. Черт знает что!..

Поэтому я принял гибкое, на мой взгляд, решение. С трех разных направлений я подъехал максимально близко к зданию Верховного Совета, выудил из сновавших там людей наиболее заслуживающих доверие, ввел "ефрейторский зазор"-назвал не три, а два часа, передал им эту информацию с наказом довести до сведения Скокова или Коржакова.

Прикинув, что минимум два из трех посланцев должны информацию донести, убыл в Медвежьи Озера. Там тоже царил хаос. Во-первых, непонятно какими офицерами госбезопасности были задержаны и доставлены в бригаду, сданы на хранение 4 человека. Один из них был Гдлян. Именно сданы, ибо инструкций на предмет содержания оставлено не было. По докладу встретившего меня офицера Гдлян сразу заявил протест, потребовав адвоката и предъявления ему обвинений. До этого объявляет голодовку. Я порекомендовал офицеру истопить баню и отправить их туда. Париться лучше, чем томиться. Во-вторых, и это было главное, я это ощутил, даже сидя в кабинете комбрига, на аэродромах в Чкаловске и Кубинке творилась дикая чехарда. Белградская дивизия три года пролетала по "горячим точкам" и уж с таким опытом, даже при удовлетворительном подходе к делу, могла высадиться куда угодно. А тут самолеты сбивались с графика, шли вразнобой, заявлялись и садились не на те аэродромы. Подразделения полков смешались, управление было частично нарушено. Комдива вместо Чкаловска посадили в Кубинке.

За всем этим беспорядком чувствовалась чья-то крепкая организационная воля. В начале первого ночи позвонил Грачев: "Срочно возвращайся!". Я вернулся. Командующий был возбужден. Звонил Карпухин и сказал, что "Альфа" ни в блокировании, ни в штурме участия принимать не будет. Непонятно, что дзержинцы. Вроде бы их машины выходят, но точных сведений нет. Он предложил позвонить на КПП дивизии. Младший сержант на вопрос, сколько машин вышло и во сколько они начали движение, сонным голосом переспросил: "Машины? Какие машины?. У нас все на месте. Никто никуда не выезжал!" Все стало ясно и с дивизией Дзержинского. Тульская из Тушино тоже не тронулась. Бригада "Теплый стан" куда-то пропала: ни по каким каналам связи на нее невозможно было выйти.

Командующий ходил по кабинету возбужденный, что-то говорил, а на меня вдруг навалилась огромная усталость. Я спросил разрешения пойти отдохнуть. Сказал, что буду находиться в собственном кабинете. Не раздеваясь, лег на диван и как в яму провалился.

Утром вскочил в 6 часов и выяснил, что предотвратить кровопролитие все-таки не удалось. Пали три человека. Я не являюсь непосредственным участником тех событий, поэтому я разбирался с очевидцами, даже с некоторыми участниками этой трагедии. Люди были в запале, всяк трактовал немного по-своему, но в целом картина была следующая. В соответствии с отданным начальником гарнизона генерал-полковником Калининым указанием о патрулировании по Садовому кольцу в колонне шла рота на БМП, Шла по своей земле. Под броней этих машин сидели 18-20-летние парни, которые давно перестали что-либо понимать, а с этим и частично соображать. Если не понимали генералы, что говорить о солдатах и офицерах?! Рота вошла в тоннель под Калининским проспектом. Всякий знающий самую малость Москву должен признать, что как только рота втянулась в тоннель, здание Верховного Совета осталось справа, сзади. Есть шутливое правило: в тактике неудовлетворительную оценку ставят в трех случаях: за нанесение ядерного удара по собственным войскам, за форсирование реки вдоль и за наступление в диаметрально противоположном направлении. Так вот, войдя колонной в тоннель (любой тоннель для колонны-неважно какой-это ловушка), командир роты не мог этого не знать, рота начала тянуть на оценку "неудовлетворительно" по тактике. Но она вошла в тоннель в колонне именно потому, что шла по своей земле. На выходе из тоннеля, забитого автотранспортом, с боковых эстакад в машины полетели камни, палки, бутылки с зажигательной смесью. Часть людей попыталась захватить боевые машины. Раздалась предупредительная очередь из пулемета. Тогда, в августе-сентябре 1991 года, после похорон трагически погибших людей, было очень модно и актуально ругать эту несчастную роту. Потом эта тема как-то незаметно заглохла и сошла на нет. А все объясняется очень просто: загорелась боевая машина пехоты. 19-летний мальчишка-сержант под градом палок, камней, оскорблений поступил, как мужчина и командир. Вывел из горящей машины экипаж, включил систему ППО (противопожарного оборудования), организовал тушение машины подручными средствами.

Спасибо, нашлись здравомыслящие люди, которые остановили произвол в отношении ни в чем не виноватых солдат. Спасибо, огромное спасибо этому парнишке-сержанту. В машине был полный боекомплект: 40 выстрелов к пушке, пять ПТУРов, 4000 патронов. Растеряйся он, дай разгореться пожару-машина наверняка бы взорвалась вместе со всем боекомплектом. Это сам по себе был бы взрыв значительной силы, и не три, а триста три, а может быть, 1333 человека заплатили бы своей жизнью за недомыслие, глупость и неспровоцированную агрессивность. В результате взрыва из всех близлежащих домов полетели бы стекла, это не автомобильные стекла, которые рассыпаются мелким бисером. Это обычные оконные и они бы довершили картину опустошения и разгрома.

Конечно, это плод фантазии, но фантазии, основанной на серьезном опыте. Мне приходилось видеть, что бывает, когда в машине взрывается боекомплект. Изуродованная башня лежит в метрах пятидесяти. Корпус машины представляет собой чудовищный, развернутый нечеловеческой силой тюльпан, экипаж испаряется, в лучшем случае найдешь остаток сапога с пяткой. В радиусе 50-70 метров-выжженная мертвая земля. В радиусе 150-200 метров-срубленные осколками ветки деревьев, иссеченные здания. Так что спасибо этому парнишке. Он своим мужеством спас сотни, а может быть, тысячи жизней. И следует отдать дань мужеству женщине-следователю. Я не знаю, как ее зовут, но она, которая вела это дело, сумела возвыситься над буйствующей конъюнктурой и, объективно и беспристрастно разобравшись в случившемся, оправдать солдат, ставших жертвами трагических обстоятельств.

Погибших людей по-человечески жаль. Безвременно ушли из жизни полные сил и здоровья молодые люди. Царство им небесное и земля пухом. Но то, что они стали последними в истории существования страны Героями Советского Союза, восприняв это звание посмертно из рук людей, которые готовились этот Союз ликвидировать, звучит с каждым днем и месяцем все более пронзительно-кощунственно.

21 августа наступила развязка спектакля. Все жалкие попытки со стороны совершенно не готовых к крутому развороту событий государственных мужей овладеть ситуацией рухнули. Днем с речью выступил президент России Б.Н. Ельцин. В речи были и такие слова: "Выражаю сердечную признательность генерал-майору Лебедю, который вместе со своими подчиненными не дал путчистам захватить политический центр новой России". Последовал арест "гэкачепистов", расследование по горячим следам. Разбираться на горячую голову ни с чем нельзя. Эмоции не могут заменить разум. Последовало возвращение непонятно-то ли арестованного, то ли серьезно болевшего президента СССР, ну, а для нас, грешных, наступил период великих разбирательств. Я побывал на заседаниях трех парламентских комиссий, со мной беседовала масса следователей. Были среди них здравомыслящие люди, были кипящие нетерпимостью дураки, которых зациклило на одном: "Как это вы взялись выполнять преступные приказы?" Таким я отвечал однозначно: "Приказы в порядочной армии не обсуждаются, их надлежит выполнять! По приказу я ввел дивизию в Москву, по приказу вывел. Ни одного убитого, раненого, ни одного обиженного москвича, ни одного израсходованного патрона, ни одного дорожно-транспортного происшествия. Претензии?.."