Сперанский
Шрифт:
«Здесь все по-прежнему: те же балы, те же обеды, те же собрания — с тою для меня разницею, что в минувшем году я был у них в службе, а теперь в ожидании чистой отставки; я пользуюсь всеми правами свободного, ни к чему не привязанного, равнодушного наблюдателя, и положение сие весьма для меня выгодно».
При таких обстоятельствах поддержанию высокого статуса Сперанского при царском дворе в значительной мере способствовал граф А. А. Аракчеев — главный рычаг Александра I в управлении Российской империей. После того как Алексей Андреевич помог опальному сановнику возвратиться на государственную службу, их переписка не прекращалась. Михайло Михайлович нашел в графе не только покровителя себе, но и человека, с которым он мог быть более откровенным в выражении своих мыслей и настроений, чем с кем-либо из других сановников. Кроме того, он понимал, что через посредничество Аракчеева можно быстрее и успешнее решать дела, связанные с его губернаторством. Именно по этой причине, отправляясь в Сибирь, Сперанский просил у графа дозволения откровенно писать к нему «о деле и безделье» и слать непосредственно в его адрес служебные донесения из Сибири, дабы они через него «получали
После возвращения Сперанского из Сибири в Санкт-Петербург он действовал на государственном поприще в тесном союзе с графом Аракчеевым. Аракчеев и Сперанский выступали заодно при обсуждении реформы управления Сибирью в специальном комитете, они хорошо дополняли друг друга в деле устройства военных поселений. Существовавший внутри системы военных поселений порядок регулировался множеством нормативных актов, которые были не согласованы один с другим, поскольку издавались от случая к случаю, а часто даже противоречили друг другу. Эти акты необходимо было привести в некий единый свод. Решение данной задачи и призван был обеспечить Сперанский, известный своими способностями к систематизации различных материалов. 24 января 1823 года император Александр распорядился создать Комиссию составления проекта учреждения о военных поселениях. Для предварительного рассмотрения отдельных частей этого проекта его величество учредил Особый комитет из трех лиц: А. А. Аракчеева, М. М. Сперанского и начальника штаба военных поселений, которым в тот момент являлся генерал-майор П. А. Клейнмихель. Данные решения государь принял по предложению Аракчеева и Сперанского. Есть основания считать, что уже с осени 1822 года дела военных поселений стали для Сперанского столь же важной сферой государственной деятельности, какой были для него в то время реформы управления Сибирью.
По просьбе Аракчеева Сперанский стал знакомиться с документами, отражавшими состояние военных поселений. 22 марта 1823 года Михайло Михайлович сообщал графу, что читал отчет военных поселений «с таким же удовольствием, с каким читаешь путешествия в страны неизвестные». «Тот не имеет еще понятия о военных поселениях, кто удивляется их успехам, не зная, каких трудов стоили сии успехи», — услаждал он душу Аракчеева.
3 апреля 1824 года Сперанский писал Аракчееву: «Честь имею представить вашему сиятельству первое начертание введения к учреждению военных поселений». В этом «введении» Михайло Михайлович раскрывал понятие и причины учреждения военных поселений, принципы их устройства, выгоды, приобретаемые поселянами, и наконец, «общие государственные пользы военных поселений». В январе 1825 года записка Сперанского, названная им «введением к учреждению военных поселений», была выпущена в свет в виде отдельной брошюры без указания имени ее автора и с названием «О военных поселениях». Отпечатана она была в типографии штаба военных поселений и предназначалась, как можно догадаться по ее содержанию, для чисто пропагандистских целей.
Я вчера тебе послал весьма любопытную брошюру о военных поселениях. Ее, говорят, писал Сперанский. Она в полной мере удовлетворяет любопытству и оправдывает государственную меру, о которой доселе не имели точного понятия.
Любопытно, что в 1821 году Сперанский давал военным поселениям отрицательную оценку. При возвращении в столицу из Сибири он по пути из Москвы в Санкт-Петербург посмотрел, как живут военные поселяне. Свое впечатление от увиденного выразил словами, которые записал в дневнике: «Fumus ex fulgore» («Дым после молнии»), то есть — из великого ничтожное. Что же в таком случае означала его похвала военным поселениям в брошюре, изданной менее четырех лет спустя? С первого взгляда может показаться, что Сперанский изменил свое мнение об этом явлении или же впал в угодничество, потрафляя настроениям императора Александра. На самом деле, между оценками военных поселений в дневнике Сперанского, с одной стороны, и в брошюре — с другой, нет противоречий. Сперанский отрицательно оценивал практикуосуществления идеи военных поселений. Но всегда положительно относился к теориивоенных поселений [13]. Во «Введении к учреждению военных поселений», опубликованном в виде брошюры «О военных поселениях», Сперанский описывал идеальноевоенное поселение. Первая глава этого сочинения была посвящена понятию военных поселений и причинам их установления [14]. Во второй кратко описывались «правила, принятые в учреждении военных поселений». В третьей излагались «выгоды, приобретаемые поселянами взамен возлагаемой на них обязанности военной службы». Четвертая глава перечисляла «общие государственные пользы военных поселений».
Данное в брошюре «О военных поселениях» краткое описание их устройства создавало весьма привлекательную картину быта военных поселян. При возложении на них обязанности военной службы их земельные участки не только сохранялись в их пользовании, но и при недостаточных размерах расширялись за счет казны. Военные поселяне освобождались от податей и повинностей, которые несли обыкновенные крестьяне. В тех случаях, когда их дома и надворные строения приходили в ветхость, они исправлялись или отстраивались заново опять-таки за казенный счет. При неурожаях или каких-либо стихийных бедствиях (пожарах или наводнениях) военные поселяне получали помощь из общественных запасов. Малолетние дети военных поселян получали образование за казенный счет. «Вообще в военных поселениях, — писал Сперанский, подводя итог описанию выгод поселян, — имущества частных лиц могут быть неравные; трудолюбие и промышленность будут всегда и везде иметь свои права на выгоды и преимущества,
Взаимоотношения Сперанского с Аракчеевым в последние два года правления Александра I были скорее взаимоотношениями двух друзей, нежели подчиненного со своим начальником. Михайло Михайлович не упускал случая сделать Алексею Андреевичу что-нибудь приятное и поступал так явно не для того, чтобы лишний раз угодить ему как самому влиятельному в тогдашней России сановнику. Он хорошо понимал, что никогда не займет при императоре Александре положения более высокого, чем то, которое занимал. Да и большого желания снова вознестись на вершину власти Сперанский в ту пору уже не испытывал. Жизнь его дочери была устроена так, как он и хотел. А собственная его жизнь была в достаточной мере длинной и тяжелой на события, чтобы легко приземлять любые порывы наверх. «Жаль, что я старею, что слишком много в свете видел и наблюдал», — писал он своей дочери в апреле 1820 года — еще в то время, когда ему не исполнилось и пятидесяти. В 1824 году Сперанскому шел пятьдесят третий год, и за прошедшие четыре года он увидел в свете еще больше такого, что могло вызывать единственное желание: никогда этот свет не видеть. Поэтому в отношении Сперанского к Аракчееву было в то время много искреннего. Во всяком случае, совершенно искренней была его забота о здоровье графа, о его душевном самочувствии. «Позвольте представить вашему сиятельству на дорогу ящичек лучшего зеленого чаю, на сих только днях из Кяхты полученного, и вместе с тем пожелать вам от всей души счастливого пути и скорого к нам возвращения», — писал Михайло Михайлович графу Аракчееву 28 февраля 1824 года. «Весьма благодарен вашему сиятельству, — обращался он к Алексею Андреевичу 14 апреля 1825 года, — что прежде отбытия вашего буду иметь удовольствие еще раз видеть вас и сопроводить теплыми моими желаниями и молитвами Грузинского настоятеля. Примите, милостивый государь, свидетельство совершеннейшего почитания и преданности». «Отъезд Батенкова [15]дает мне возможность привести себя на память вашему сиятельству и извинить беспокойство мое о вашем здоровье. Из письма вашего к князюПетру Васильевичу видно, что оно медленно поправляется, но я надеюсь, что весна и теплые дни будут содействовать теплым нашим желаниям» — так писал Сперанский Аракчееву в письме от 5 мая 1825 года.
С весны последнего года правления императора Александра переписка этих самых знаменитых его сановников стала как никогда частой. Михайло Михайлович писал письма или просто записки Аракчееву по каким-либо поводам едва ли не каждую неделю, а то и через два-три дня.
Когда 10 сентября 1825 года в Грузине была зарезана Настасья Минкина и Алексей Андреевич, потрясенный ужасной смертью любимой женщины, заточил себя в своем имении, бросив все государственные дела, именно Сперанский стал главным его утешителем в этом несчастии. Он более двух месяцев находился рядом с едва не сошедшим с ума от горя Аракчеевым [16].
Поведение Алексея Андреевича было тогда очень странным — граф отказывался возвратиться в столицу к государственным делам, почему-то заговорил о своей скорой смерти и попрощался с государем в письме к нему [17]. Он как будто знал, что никогда больше не встретится в своей земной жизни с императором Александром.
Глава одиннадцатая. «Нет повести печальнее…»
Я думаю, что с летами приходит к нам какое-то малодушие.
В августе 1825 года император Александр готовился к поездке на юг. Вечером 28-го числа он более трех часов беседовал с Н. М. Карамзиным. Прощаясь с его величеством, историк сказал: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был достоин его прекрасного начала». Кивнув головой в знак одобрения, Александр ответил, что думал уже об этом и что непременно все сделает: даст коренные законы России.
2 сентября, когда солнце еще только собиралось выходить из-за горизонта, государь покидал Петербург. Сразу за заставой он приказал кучеру остановиться. Поднявшись на ноги, он с четверть часа стоял и молча смотрел на столицу. С места, на котором остановился экипаж, видна была в то время темная комета, простиравшаяся от горизонта вверх на огромное пространство. «Видел ли ты комету?» — спросил Александр у кучера. «Видел, государь», — отвечал тот. «Знаешь, что она предвещает? — продолжал Александр и, не дождавшись ответа, произнес: — Бедствие и горесть». После этого помолчал немного и добавил: «Так Богу угодно!» Это было последнее прощание Александра с Петербургом. Впереди его ждал Таганрог…
27 ноября в четыре часа утра в столицу примчался из Таганрога курьер. Он привез весть о том, что император опасно болен и вот-вот умрет. Как и полагалось в таких случаях, назначено было молебствие о здравии. Сперанский вспоминал впоследствии об этом дне: «Одни отправились в 11 часов в придворную церковь, другие — в Невский монастырь. Я был в числе сих последних. Тут же были князь Куракин, Воинов и несколько генерал-адъютантов. Во дворце в это самое время, как священник готовился выходить к молебну, великий князь Николай Павлович вышел из алтаря и сказал: остановитесь, все кончено, повергся перед образом и потом повел духовника с крестом к императрице матери. В Невском, во время причастия, явился Нейгардт и объявил сию весть сперва Воинову: в одно мгновение ока она разлилась по всей церкви и обнаружилась рыданием. Все отправились во дворец».