Спевка
Шрифт:
– Несу.
В дверях показалась кухарка с подносом, на котором стоял графин и тарелка с огурцами.
– А-а! Ну-ка, давай-ка его сюда! Василь Иваныч, с наступающим!
– Сами-то вы что же?
– Кушайте! Кушайте! Вы гости.
– По закону, хозяину прежде пить, - ломался дьячок.
– Нет, уж вы кушайте! Я еще успею.
– Н-ну, делать нечего.
Дьячок выпил, сделал фа и, понюхав кусочек хлеба, закусил огурцом.
– Да; ну, так вот насчет пения-то...
– начал опять регент, наливая себе водки.
– Тут, я вам
– Нда, оно точно... Да не много ли будет?
– Помилуйте, Василь Иваныч!
– Да кушайте сами!
И опять пошли те же церемонии.
– Ваше здоровье!
– Будьте здоровы!
Дьячок выпил еще рюмку и задумался, глядя на огурец. Певчие между тем стали, видимо, тосковать. Шершавый бас угрюмо смотрел на графин и время от времени сплевывал в угол, да и других тоже одолевала слюна. Тенора, чтобы уйти от соблазна, занялись было разговором, но беседа тоже как-то плохо клеилась.
– Куликов!
– начинал один из них.
– Ну, что?
– Обедня-то завтра в котором часу?
– А почем знаю. А тебе на что?
– Да так.
Другой тенор говорил своему соседу:
– Вы, Матвей Иваныч, когда будете ноты писать, не забудьте диезы покрупнее ставить, а то я их все путаю.
– Хорошо.
– Домой приду - сейчас спать завалюсь, - утешая себя, рассуждал один бас и зевал в кулак.
В передней мальчишки устроили впотьмах какую-то игру.
Регент после третьей рюмки раскис и лез к дьячку целоваться.
Однако водка стала подходить к концу; осталось только две рюмки. Регент, держась одной рукой за стол и привязываясь к дьячку, старался другой рукой снять со свечи, но не мог. У дьячка же разыгралось самолюбие, и он ничего не хотел слушать.
– Василь Иваныч! Василь Иваныч!
– восклицал регент наморщивая брови.
– Не стану, - отвечал разобиженный дьячок.
– Так-то, брат Василь Иваныч! Хорошо же. Ну, хорошо. Ты это помни! я тебе припомню, все, все припомню, - говорил регент, стращая чем-то дьячка. но, видя, что угрозой его не проймешь, пустился в нежности. Это подействовало - дьячок выпил.
– Ну вот. Ай да Василь Иваныч! Поцелуй меня, голубчик! Мм, душка! Ведь мы, брат с тобой... псалмопевцы. Так, что ли? А?
– говорил регент, ударяя дьячка наотмашь в грудь.
– Я, брат, тоже, я тебе скажу, не лыком шит. Ты не гляди на меня, что я так... У меня, брат, жена-то, кто она? Статского советника дочь. Понимаешь?
– Как не понять? Что ж, это не синтаксис, понять нетрудно.
– Ах, женщина, я тебе скажу, - ангел. Не стою я ее, сам чувствую, что не стою. Пятнадцать лет в офицерском чине состою и медаль у себя имею, ну, однако, все-таки мизинца ее не стою.
В спальне послышалось легкое ворчание.
– Вот, слышишь? Не нравится. Не нравится, что при людях хвалю. Скромна. То есть как скромна, я тебе скажу, ни на что не похоже. Поверишь ли? Иной раз с глазу на глаз... Известно, что между мужем и женой происходит...
Ворчание в спальне
– Иван Степаныч, барыня гневаются, - сказала вдруг вошедшая кухарка.
– Тс! Смирно! Не буду!
– шепотом заговорил струсивший регент. Виноват! Оскорбил! Виноват!..
Дьячок стал сбираться домой.
– Василь Иваныч! Куда ж ты? Да ты слушай, душа!
– регент отвел его в угол.
– Что слушать? Слушать-то нечего.
– Пойми! За другим пошлю. Сейчас мальчик живым манером сбегает. Тайно, понимаешь? Тайно. Беспокойства никакого. На свои. Вот они брат.
– Регент вынул из жилетного кармана рублевую бумажку.
– Ты только слушайся меня! Мы, брат, на законном основании... Понял?
Дьячок кивнул головой и положил картуз. Регент ударил его по плечу и плутовски подморгнул.
– Петя!
– шептал он в передней, расталкивая заснувшего дисканта. Петя, стремись! Во мгновение ока. Понял? В Капернаум 6. Действуй!
Через пять минут регент уже наливал дьячку шестую, и тут только вспомнил о басах и тенорах, потому что они, потеряв терпение, стали попрашиваться домой, не имея более сил выносить такого зрелища.
– Подходите! Подходите! Что вы боитесь?
– говорил регент, все еще стараясь не уронить себя в глазах подчиненных. Певчие встрепенулись и один за другим стали подходить к столу. Кустодиев взял рюмку, посмотрел, посмотрел в нее на свет и вдруг, точно вспомнив что-то, разом опрокинул ее себе в рот и закусывать не стал.
– Павел Иванович! А Вы-то что же?
Павел Иванович скромно отказался.
– Отчего ж так?
– Да уж нет-с, Иван Степаныч.
– Полноте! Что вы?
– И-нет, ей-богу-с.
– Ну вот!
– Нет, уж увольте-с. Я зарок дал.
– Давно ли?
– Да уж вот другой месяц.
– Ну, как знаете.
Павел Иванович покраснел и сел на место; остальные певчие стали над ним глумиться. Один из теноров тоже не употреблял, но по другой причине, которую он объяснил регенту на ухо, отведя его в сторону. Регент между тем разошелся и уже не обращал никакого внимания на то, что из спальни слышалось довольно явственно приближение домашней бури. И когда второй полуштоф был раздавлен * , певчие уже свободно ходили по зале и начали так громко разговаривать, что разговор этот сильно походил на брань. В комнате становилось душно; свеча
__________
* Техническое выражение (примеч. В.А. Слепцова).
ча нагорела, дым от дьячковой сигары ел глаза. Регент, придерживая дьячка за сюртучную пуговицу, ни к селу ни к городу пояснял ему в десятый раз, что жена его ангел и что не будь ее, он бы совсем погиб. Потом разговор необыкновенно быстро свернули опять на пение, причем дьячок уже стал утверждать, что cis-dur и же-моль в сущности одно и то же *, что вся штука в воздыхании, и наконец положительно доказал, что всех этих композиторов давно пора бы гнать по шеям. Несмотря на это, регент еще сходил в переднюю, опять растолкал Петьку и послал его за третьим полуштофом.