Шрифт:
Annotation
Муромец
Муромец
Спи, крольчонок
Она шла по траве мягко, не глядя под ноги, а роса льдистыми укусами язвила босые ступни.
Она шла и з а
Стебли выцветали , жухли, древним прахом рассыпались по земле - и та трескалась, змеилась трещинами, выдыхала клубы пепельной пыли.
Она шла, закрыв глаза, почти не дыша, забирая, забирая и забирая. Забирала из кружащихся в танце бабочек-пестрокрылок , забирала из реки, из леса, что мохнатым густым покрывалом раскинулся неподалеку, из самой почвы.
Лес кричал.
Она чувствовала, как в бездумном отчаянии рвутс я сквозь грязь и перегной черви , выполза я на поверхность , скрючиваясь в жуткие агонизирующие петли. Чувствовала, как с умоляющим писком умолкают навсегда белки , как рвутся на лоскуты малюсенькие сердчишки мышей-полевок, как брошенным камнем падают вниз игравшие в салочки ласточки. И бабочки. Сотни отчаянно дрожащих крылышек, листопадом покрывали ее путь.
Она продолжала идти, продолжала забирать.
Лес дрогнул. Столетние дубы иссыхали, роняя с ветвей сгнившие в мгновение желуди, кормящая волчица зашлась пеной и воем, забилась в судороге, скребя лапами по елочным иголкам, выстилавшим лежбище. Вслед за ней, почти не скуля , только коротко взвизгнув, сгинули в погибельную темноту шестеро ее щенят.
Боль - во всем своем страшном многоцветном великолепии - влив алась в не сбавляющий ход фигур у. Боль - но прежде в сего Сила, бурлящая, крушащая, неумолимая.
Простите меня, простите вашу убийцу, вашего палача. А не простите, так поймите.
Мне
Прежде о на бы, наверное, заплакала.
Но сейчас больше уже не могла. Нечем, не осталось.
Она шла по траве мягко, не глядя под ноги, а роса ледяными укусами язвила босые ступни.
Она шла и за ней, рассекающей волной, расходилась смерть.
***
– Крутишь корове хвост, волшбарь, ой крутишь.
– Ваше величество, я не...
– Ты не, они не, вы все - не! Паскудное у тебя братство, вот что тебе скажу. От старых пердунов, что по березовой коре и лягушачьему дерьму снег в январе предсказывают, до молокососов, считающих, что еще чуть-чуть и звезды небесные себе на манер бубенцов на яйца повесят. Или куда там.
Актуриус Сорриниус де Сервантес, урожденный с именем и фамилией куда более плебейским и просто сложенными, бледнел и краснел одновременно. Шел пятнами, потел. Потел люто, от паники вызванной незнанием. То есть тем, что придворный магик высшего порядка, дородный, изрядно поросший седой бородой и кустистыми бровями, испытывать не должен категорически.
– Чувство юмора вашего величества, касаемо... мнэ... как вы мнэ... остроумно выразились, на гениталии... Я...
– Ну или не на яйца.
– милостиво разрешил его величество Исхерад Третий, по свойски хлопая чародея по плечу.
– Знаю, у вас там и бабы служат. Это вы молодцы, по-современному, без предрассудков! Тут ты прав, ежели конечно, ведьма там, или чаровница, то вешать на яйца никак не получится! На сиськи, выходит, а!
Монарх расхохотался, закашлялся, ловко высморкался, поразив ядреным ноздревым снарядом разомлевшего на подоконнике кота. Животное с паскудным шипением рыжей молнией уметнулось под стол.
Сидящая, согласно протоколу, на возвышении королева закатила глаза и выразительно вздохнула. Исхерад поспешно умолк. Поскреб щетину. Налил себе вина. Отвлекся.
– Любезный магистр Сорриниус.
– Анека поднялась в рост, расправив плечи, позволив длинным, отливающей медью, волосам, каскадом рассыпаться до самых лопаток - мы крайне опечалены сложившейся ситуацией. Крайне. И озадачены.
Актуриус - в детстве без особых затей отзывавшийся на Ивасика Голожопасика - сплющил губы в вымученное улыбчатое подобострастие. Короля, вовсе не являвшегося идиотом, еще можно было сбить с колеи пространными разговорами, с его супругой такие маневры не удавались. Вот и сегодня величество приветствовал Сервантеса в расписанном халате и стоптанных тапочках, предвкушая грядущую морскую рыбалку. Маг затаил пускай хилую, но все-таки надежду на пространную беседу ни о чем. Беседу скорую, чему должны способствовать вкручивание академических словосочетаний аля "процедуральный экзерсис" и "темпоральная индукция" действующих на монарха благотворнее теплого молока и сонных пилюль из валерьяны. Наличие в главном зале Анеки потопили надежды безжалостным ,исторгнутым океаном, чудищем, обглодавшим корабельные ребра и на славу почавкав командой.
Внешний вид королевы, облаченной врозь супругу не в домашнее, но в походного типа костюм, чародея удивил. Обычно, ее величество встречала посетителей в характерном пышном бирюзовом платье, выгодно подчёркивающий цвет венценосных очей. Костюм приберегался для выезда на охоту. В данном случае, всегда выглаженное, без единого пятнышка, обмундирование сверкало с колен засохшей грязью. Грязью же загвазданы были перехваченные крепкой шнуровкой следопытские ботинки. Ее Величество провело последние часы явно не на царственном ложе.