Спи спокойно, дорогой товарищ. Записки анестезиолога
Шрифт:
Виктор, уловив смысл поведения приятеля, не преминул заметить:
— А вдруг у них и стационарный телефон дома имеется? С него и перезвонят.
— Ну и хрен с ними, — устало отмахнулся хирург. — Пообщаемся. Хотя обидно будет, что такой лихой маневр не удался. Новые поступления имеются? — обратился он к Игорю.
— Подозрение на аппендицит. Но после но-шпы боль поутихла, так что ночью он вряд ли нас потревожит.
— Хватит нам на сегодня тревог. И так почти весь вечер насмарку.
— Ну не скажи. — Виктор вынимал из холодильника остатки дважды прерванного
— Но только ежели они здоровья крохи добавляют. — Григорий вновь приступил к милым сердцу обязанностям тамады. — А в сегодняшних наших впечатлениях позитива маловато.
— Ну тогда за целый ком здоровья, слепленный из позитивных впечатлений.
Звонкое цоканье жизнеутверждающе взмыло к высокому потолку.
Телефон больше не звонил.
Утренний отчет главному врачу был обязанностью дежурантов, давно ставшей своеобразной традицией передачи информации верхам и частичного снятия ответственности с низов. Время аудиенции в приказе не оговаривалось, но за полувековую историю центральной городской больницы интервал посещения админблока дежурной сменой устанавливался в пределах 7:50—8:10 утра. В соблюдении данных временных рамок были заинтересованы в большей степени сами дежуранты, так как в случае опоздания отчитываться приходилось уже не тет-а-тет главному врачу, а и перед троицей его суровых заместителей, к 8:15 собиравшихся в кабинете босса на ежедневную «пятиминутку», затягивающуюся порою на целый час.
Прием посетителей обычно начинался с 8:30, однако некоторым особо настырным все же удавалось прорваться в кабинет и в более раннее время. Впрочем, если дело не касалось чего-то срочного, непрошеным гостям настоятельно рекомендовалось подождать в приемной окончания «пятиминутки».
Но сегодняшние посетители проявили особенную настойчивость, требуя незамедлительного разрешения конфликтной ситуации. Поэтому главный врач больницы, в миру Масленников Валентин Валентинович, вынужден был предоставить в их распоряжение многочисленные свободные стулья в стенах просторного кабинета, а сам, хмурясь, набрал мобильный номер Тыча:
— Григорий Василевич, срочно зайдите ко мне!
— Уже в пути! — Тыч едва не добавил «Валентин», но запнулся, предположив, что звонок начальника вероятнее всего продиктован отнюдь не жаждой приятельского общения.
Войдя в кабинет шефа, Григорий сразу же удостоверился в справедливости своих подозрений. Две знакомые физиономии живо воскресили в нем события минувшего вечера. Особенно радовал взор обширный синяк — «свежачок», еще не начавший «цвести» в полную силу, но уже четко выделявшийся на бледном лице давешнего оратора. Тыч присмотрелся к синюшной переносице подростка, профессионально отметив свободное дыхание через нос, отсутствие кровоизлияний в глазах, поверхностность гематомы. Он уже понял, что созерцает основной аргумент обвиняющей стороны, поэтому спешил убедиться в его минимальном повреждающем действии.
— Доброе утро! — с некоторым опозданием поздоровался Григорий. И, глядя на молча кивнувшего Масленникова, небрежно поинтересовался: —
— Ну если для вас данная ситуация не является неожиданностью, то лучше сразу перейдем к делу. — Валентин обратился к посетителям: — Вы имели в виду этого доктора?
— Да. Это он меня избил, — живо подтвердил любитель самокруток.
— А меня испугал и вынудил убежать из больницы, — давешний хохотун коротким нервным взмахом указал на Тыча.
— Мы настоятельно просим… нет, мы требуем разобраться в сложившейся ситуации и наказать виновных, — обратили на себя внимание сидевшие по бокам от подростков женщины. Обе среднего возраста, слегка повышенного питания, зеленоглазая рыжуха — рядом с весельчаком, кареглазая шатенка — подле оратора. Выражения застывших лиц у мамаш коренным образом отличались. Фейс темненькой являл собой маску гневного негодования. Ее пухлые губы, только что изрекшие ультимативное требование, сжались в тонкую красную полоску. И без того темные глаза налились внутренней чернотой, готовой выплеснуться на собеседника. Как бы уравновешивающе на ее фоне смотрелась рыжуха. Розовощекое лицо женщины расплылось ленивой и, казалось, несколько усталой гримасой, а легкая, словно извиняющаяся полуулыбка свидетельствовала о далеком от воинственного настроении.
Обличительница тем временем продолжала:
— Я считаю абсолютно недопустимой ситуацию, когда моего ребенка избивают в стенах государственного учреждения…
— Простите, — довольно бесцеремонно перебил ее Тыч, — вы, как я понимаю, мать парня с синяком?
Поперхнувшись и со свистом втянув в себя воздух, женщина односложно выдохнула:
— Да.
— А вы, — Григорий обратил взгляд на умиротворенную провинциалку, — мать юноши, лечившегося в урологическом отделении?
Наседка кивнула, а ее «да» прозвучало гораздо тише и мягче, чем у напарницы по несчастью.
Хирург, не дожидаясь приглашения от начальника, уселся за Т-образное ответвление начальственного стола, занимаемое обычно заместителями и «почетными гостями». Впрочем, сейчас Григорию было не до субординационных каверз. Просто с данной позиции хорошо просматривались все участники предстоящей дискуссии.
— Итак, милые дамы, — не удержался от колкости Тыч, — хотелось бы лично от вас услышать, в чем конкретно вы меня обвиняете.
Формальный тон раззадоривающе подействовал на темноокую скандалистку, и, окончательно войдя в образ негодующей матроны, она выпалила:
— В невыполнении своих профессиональных обязанностей. В нанесении телесных повреждений посетителю отделения. А также в намеренном создании условий, делающих невозможным пребывание больного в стенах медицинского учреждения. А именно в его запугивании и оказании психологического давления. — Обличительница перевела дыхание. — Особо следует отметить, что пострадавшие являются несовершеннолетними. Данное обстоятельство лишь усугубляет вашу вину. И как врача, и как человека. — Полоска ее губ к концу тирады истончилась до толщины нити, а из черноты зрачков, казалось, сверкали молнии.