Спиною к будущему
Шрифт:
– ПРИСТЕГНИСЬ! – рявкнул на меня гневно и пнул невольно в плечо рукой, видимо, намереваясь сам схватить ремень безопасности с того конца, но, проиграв бой расстоянию, тут же осекся. Пальцами вцепился в руль – и выкрутил вбок на повороте.
Тяжелые минуты непонимания в такт моему бешенному сердцебиению. И вдруг, когда добрались едва ли не до конца поселка, - «ба-бах», взрыв, стук, гром среди ясного неба. Живо обернулась на звук – и обмерла в ужасе.
… мой дом полыхал огнем, и от него тянулась длинная черная полоса дыма.
Дернулась
– Стойте! СТОЙТЕ! МАМА!
– Успокойся! – рявкнул на меня и грубо отдернул от себя.
Кидаюсь к нему в руки – пытаюсь выдрать руль.
– ОСТАНОВИТЕСЬ! ОНИ ЖЕ ТАМ!
– Нет там больше уже никого!
– словно скрежет метала по ушам...
– Что? – обомлела, выпучив глаза, словно шары, взглядом прикипев к бессердечности.
Но еще миг – обернулась к окну; резко дергаю ручку, отрываю дверь – и, немедля, кидаюсь на мелькающий от скорости гравий, однако мой кат тотчас хватает меня за руку и буквально удерживает над клекочущей пучиной. Тащит внутрь.
– С УМА СОШЛА?!
– ОТПУСТИТЕ! ОНА ТАМ!
– НЕТ БОЛЬШЕ! ВИКА! Нет больше никого!
ТЫ ОДНА ОСТАЛАСЬ!
Поддалась. Расселась в кресле. Обмерла я, пришпиленная словами, а внутри еще бушует буря отрицания и сопротивления.
– Мы же их можем еще спасти!
– ИХ?
– Да, маму и остальных.
– Кого остальных?
– попытки перекричать рычание двигателя.
– Соседку и ее дочку, мою подругу.
– Подругу?
– Да, Лиду.
– Твоего возраста?
Молчу. Ошарашено смотрю ему в лицо. Не могу понять, что происходит.
– ДА? – и вновь взгляд на меня разъяренного дяди Гриши. Орет.
– Да, - едва слышно шепчу.
– Отлично.
– Что? – не могла поверить своим ушам.
– Дверь закрой.
– В смысле отлично? – игнорирую я.
– ДВЕРЬ ЗАКРОЙ! – но уже и сам дернулся вбок (бросив руль) и, схватившись за ручку, потянул на себя. – Смирись, - внезапно продолжил. – Их всех убили. А то, что там была соседская девочка – даже на руку. Кое-что подправлю, и, может, нам удастся их обмануть, ...будто это была ты.
Слова дяди Гриши звучали расстрельным залпом в моей душе, раз за разом приводя в исполнение приговор.
Никого больше нет.
Ни папы. Ни мамы… ни даже соседки тети Гали и моей подруги Лиды.
Все мертвы.
Отца расстреляли по пути на работу.
А маму, тетю Галю и Лиду… взорвали только что в доме.
***
Я мало что помню из последующего, что происходило в те сутки, так только - урывками.
Повез куда-то за поселок, и совсем не в сторону города. Куда-то далеко, на заброшенный колхозный склад. И там нас встретило двое незнакомцев: молодые женщина и мужчина.
Оба в белых халатах.
Зал был огромен, но все в полумраке – вдали лишь виднелся странный стол-койка и что-то наподобие штатива для капельницы.
Усадили
Вдруг молодой человек подошел ко мне то ли с ручкой, то ли фломастером… и стал что-то чертить на лице. Прямо вот так – как по бумаге, нагло царапая кожу.
Попытки отбить руку, улизнуть – тут же пресек, да и не без помощи дяди Гриши.
– Что… что вы делаете?
– Не бойся. Я дал клятву твоему отцу. И я сделаю все, чтобы тебя спасти. И чтобы никогда, ни одна живая душа не прознала, кто ты… и какие нити к тебе ведут. Только и ты меня не подведи. Без тебя – все будет зря. И их смерти – тоже.
Молчу, ошарашенная. Последние слова с новой силой ужалили в сердце, отчего резко запнулась, забыв как дышать; неосознанно дрожу.
– В общем, - вдруг снова отозвался, вмешался незнакомый мужчина. – Можно немного приподнять веки, ямочки на щеках добавить, нос уменьшить.
– Что? – нервно дернулась я. – Нет, нет! Вы что? Больные?! – резко вырываюсь.
– Нет!
– Иначе они тебя найдут! – рычит дядя Гриша, но уже более сдержано. Не психует, не дергается. Вероятнее всего, сыграла самоуверенность: мне некуда бежать. Я в западне.
Слезы в очередной раз (с новой, буйной) силой срываются с глаз.
– Они отняли у меня все! Еще и лицо отберут? А что мне останется? ЧТО?
– Жизнь. Ты сможешь жить. Вика! Постой, Вика! Не убегай!
– Я не хочу! Зачем вы меня увезли! Надо было дать умереть! Уйдите от меня! Уберите руки! – вырываюсь из его хватки.
– Я, конечно, может, сморожу чушь, - внезапно раздался (с дрожью) женский голос. – Но сами посудите, девочка еще совсем юная: лет двенадцать-тринадцать. У нее еще триста раз поменяются черты лица. А сейчас – перекрась ее, смени прическу – и она станет одной из тысячи, так сильно похожих друг на друга, девочек-подростков. И не зачем такие радикальные перемены.
– Но потом она вырастет и станет сильно похожа на своих родителей!
– Это – пройдут года. Все уляжется, к тому времени – ее точно перестанут искать.
– Ну, по сути, правда, - вмешался незнакомый мужчина. – Я уберу только родимые пятна, с лица, да и по телу, если есть что-то примечательное. Плюс Жанна выполнит свою часть работы. Просто, я тоже не хотел бы кромсать молодое лицо – неизвестно, что потом из этого выйдет в дальнейшем. Зачем ее умышленно уродовать?
Обмер в рассуждениях Анохин.
В надежде заглядываю ему в лицо.
– Пожалуйста, дядь Гриш…
***
И каким бы порой не был хладнокровным и излишне рациональным дядя Гриша, здесь он дал слабину и принял предложение. Легкие корректировки на теле под местным наркозом, а затем подстричь меня едва ли не под мальчика с большой челкой, и перекрасить волосы и брови из темно-коричневого в светло-русый.