Спираль зла
Шрифт:
– Я… – начала она.
– Ваш любимый фильм? – перебил ее Делакруа ледяным тоном.
Застигнутая врасплох, она заколебалась:
– Э-э… «Чудовище».
Его взгляд стал жестким.
– Я не прошу вас называть мой фильм! – грубо одернул он. – Ваш любимый фильм вообще, любого жанра.
У нее снова перехватило дыхание. Жюдит уже собралась ответить, что пересмотрела сотни фильмов, и ей трудно выбрать из них один, но она вдруг поняла, что такой ответ ему не понравится.
Думай!
И тут она вспомнила, что в одном из своих интервью, когда Делакруа еще их давал, он назвал два любимых фильма: «Заводной апельсин» и «Жажда».
– «Заводной апельсин», –
– Еще! – потребовал он.
Она догадалась, что это ловушка. «Он вовсе не ждет от меня, чтобы я погладила его по шерстке». В том же самом интервью Делакруа заявил, что терпеть не может Феллини. Жюдит еще подумала тогда: «Какой же любитель кино может ненавидеть Феллини?»
– «Маменькины сынки», – ответила она.
– Почему?
Делакруа явно был заинтригован. Очевидно, ей удалось вызвать у него любопытство.
– Потому что такие ленты знают все.
– Но точно так же все знают и «Бутон розы»… Терпеть не могу Феллини! – отрезал он.
– Я знаю. Это мой любимый режиссер… после вас.
Делакруа ответил ей взглядом температуры жидкого азота и прошипел:
– Лестью вы ничего не добьетесь.
Последняя фраза возымела на Жюдит действие холодного душа. Она мгновенно почувствовала, что с нее хватит и этой спеси, и колких словечек, и презрительного тона, и этой жалкой игры в директора-распорядителя садистскими ресурсами людей. С нее хватит. Она больше не позволит себя унижать. Пошел ты на фиг, Морбюс Делакруа.
– У меня такое впечатление, что я попусту отнимаю у вас время, – заявила Жюдит. – Так что разрешите откланяться.
И, не дожидаясь ответа, развернулась на каблуках. Она уже сбежала по каменной лестнице и выскочила под дождь, чтобы добежать до «Лянчи», как вдруг услышала за спиной громкий смех, который закончился заходящимся кашлем курильщика.
– Погодите! Вернитесь! – кричал Делакруа. – Пожалуйста! Нельзя же быть такой обидчивой!
Он резко сменил тон, и его слова теперь звучали примирительно, даже огорченно. Жюдит обернулась и заметила, что он жестом просит у нее прощения. Ну, по крайней мере, она так истолковала этот жест.
– Я прошу у вас прощения! Правда, Жюдит… Боюсь, что у меня вовсе нет ни «сверх-я», ни всех этих фрейдистских штучек.
– Морбюсу недостает хороших манер, это бесспорно, – подтвердила женщина, стоявшая с ним рядом и, видимо, решившая все-таки вмешаться. – Родители не воспитали его должным образом.
Делакруа сардонически усмехнулся и снова зашелся хриплым кашлем.
– Отец заставил меня выкурить первую сигарету, когда мне было девять лет, а на следующий год я выпил свой первый бокал вина. Лично я называю это правильным воспитанием. Когда он возвращался, распахнув дверь ногой, уже без слов было ясно, что за тем последует. Он лупил меня со всей дури, когда бывал пьян, а потом засыпал. Я – ходячая посредственность, Жюдит, и сам этого боюсь.
– Когда Морбюсу было восемнадцать лет, он прижег отцу щеку горячим утюгом и ушел из дома, – с улыбкой прибавила женщина. – Конечно, по нему никогда не скажешь, но он очень злой.
Эти слова вызвали у него улыбку.
– Щека у отца дымилась, и в доме запахло жареной курицей, – сказал Делакруа. – Видели бы вы его физиономию…
Жюдит знала эту историю. Она вообще знала все, что только удалось раздобыть о Морбюсе Делакруа. Но тут сделала вид, что очень удивилась и развеселилась. Женщина сняла капюшон плаща и протянула ей руку в кожаной перчатке. Жюдит удивила сила ее рукопожатия. Без капюшона она казалась еще красивее: была в ней какая-то особая чувственность, и по-особенному блестели зеленые глаза под ровной
Женщина представилась.
– Я Артемизия, – сказала она теплым, низким голосом, – жена Морбюса. Не хочешь ли ты пригласить нашу юную гостью войти, дорогой?
10
– Опаздывать изволите, – заметила Фатия Джеллали, когда они вошли.
Институт судебной медицины Тулузы. Ее царство, в котором она властвовала, как верховная жрица. Это всегда был спектакль: видеть ее, полную энергии, среди неподвижных тел, внутренностей и прочего.
Она собрала в высокий шиньон свои черные волосы, густые пряди которых выбивались из-под шапочки и блестели в ярком свете хирургической лампы. На ней был халат, пластиковый рабочий передник, перчатки в два слоя и защитные очки.
– Просим прощения, – сказал Сервас. – Мы ничего интересного не пропустили?
Они уже заметили, что Фатия приступила к обряду вскрытия. Ее ассистент, здоровенный молчаливый бородач, которого Сервас постоянно видел рядом с ней, делал снимки. Она протянула Сервасу и Эсперандье герметично закрытый стеклянный флакон. Там были пчелы. Дохлые. Мартен сосчитал их: ровно дюжина.
– Они были у него в глотке и в пищеводе.
Сервас только сейчас заметил, что шея дю Вельца разрезана надвое и раскрыта, как рыбье брюхо, от подбородка до самой груди. Чтобы добраться до пищевода, пришлось вытащить наружу трахею – кольчатую хрящевую трубку.
Черные волосы Фатии резко контрастировали с восковой бледностью кожи покойного: просто черный бархат на фоне белого мрамора.
– Глубокие порезы нанесены очень острым предметом. Всего их двадцать: три на щеках, один на носу, пять на груди, на уровне сосков, три на животе, пять на пальцах и ладонях, два на мочках ушей, которые почти отрезаны, и самый глубокий порез – в области члена. Повторяю: все они нанесены предметом гораздо острее ножа. Сначала я подумала о скальпеле. Но вполне вероятно, что тут задействован какой-то новый вид оружия. Он наносит раны не смертельные, хотя смерть после них может наступить от большой потери крови. Я все-таки придерживаюсь мнения, что смерть наступила в результате отеков и воздействия пчелиного яда на внутренние органы. Следов борьбы нет, но есть заметные следы на щиколотках и кистях рук, там, где жертва, скорее всего, была привязана к кровати. Дю Вельц отчаянно пытался высвободиться. Подозреваю, что ему сначала дали сильное успокоительное, чтобы успеть его привязать, пока он не проснулся. Токсикологический анализ это покажет. И есть еще одна вещь, которую я хотела бы вам показать…
Сервас увидел глубокие черные раны на сплошь залитом кровью теле. Видимо, убийца уже озверел к этому моменту и в ярости колол куда попало. Словно множество ртов с бесстыдными губами целовали дважды замученное тело Стана дю Вельца: сначала его терзал убийца, а потом еще и судебный медик.
Сервас спросил себя, сколько еще времени он будет держать удар. В его возрасте многие следователи криминальной полиции уже подали в отставку. Годы, проведенные в контакте с тем, что человечество считает возмутительным и неприемлемым, бесследно не проходят.