Спираль зла
Шрифт:
– Вам сообщили, каким образом он был убит?
– Я читала, что его прикончил такой же псих, как и он…
«Спасибо прессе», – подумал Сервас.
– Его убили с помощью пчел…
На какую-то долю секунды она растерялась.
– Как это?
– Ему запустили в глотку целый рой, – уточнил Эсперандье.
В ее глазах сверкнула искра гнева.
– И вы, сыщики хреновы, сказали себе: «Так это же здорово! У него сестра пчеловод? Значит, она его и кокнула».
– Держитесь в рамках! – рявкнул Эсперандье.
– А на тебя, педик недоношенный,
– Прекрасно, – разозлившись, сказал Сервас. – С этой самой минуты – девять ноль семь утра двадцать второго июня – вы арестованы по подозрению в соучастии в убийстве вашего брата, Стана дю Вельца.
– Чего?! Это как? Что еще за соучастие? Не имеете права!
– Еще как имеем.
– Вы обязаны зачитать мне мои права, чтоб вас всех!
– Совершенно верно. У вас есть право позвонить родственникам…
Виктория с горечью усмехнулась:
– У меня никого не было, кроме брата, так и тот умер.
– У вас достаточно помощников на ферме.
– Они никуда не годятся! Да и кто будет заниматься моим хозяйством? Моими ульями? Может, вы, мусора?! – Теперь она уже просто орала.
– Вы имеете право проконсультироваться с врачом, позвонить адвокату. Если у вас нет знакомого адвоката, мы вам его предоставим.
– Отпусти меня, ты! – взревела она и врезала Эсперандье локтем. Тот согнулся пополам.
– Вот зараза! Она разбила мне нос!
Сервас быстро на него взглянул. Напарник был весь в крови.
– Ладно, придется надеть наручники. Считаю до трех! Раз…
Венсан хорошо знал этот трюк. Чтобы прыгнуть и подмять ее под себя, они не стали дожидаться и считать «два!». Как и следовало ожидать, Виктория принялась брыкаться и орать, как олень в период гона:
– Пустите меня! Пустите! Подонки вонючие! Нацисты!
Они топтались посреди рапсового поля, по очереди падая и вставая, подминая под себя стебли с ярко-желтыми цветами. Наконец Сервасу удалось надеть на нее одно кольцо наручника. Но только одно.
– Прекратите меня лапать! – ревела она. – Я подам на вас жалобу за сексуальную агрессию!
Хорошо известный прием: при задержании самые опытные и закаленные старались нанести себе какой-нибудь ущерб: синяки, ушибы, даже переломы, чтобы имелся повод подать жалобу на полицию. Сервас почувствовал, что теряет присутствие духа.
– Поберегите слюну, – раздраженно сказал он, застегивая на ней второй браслет.
Скандалистку подняли на ноги. Она орала и плевалась, и один плевок пролетел возле самой щеки Мартена. Пока ее тащили к машине, Виктория упиралась ногами, рычала, шипела и отбивалась.
– Мои гуси отъедят вам задницы! – прибегла она к последнему аргументу.
Сервас весь вспотел. От ее неистовых взбрыкиваний у него болели запястья и фаланги пальцев. Он посмотрел на Венсана, который приглаживал волосы, прежде чем сесть за руль, и не смог удержаться от улыбки – вспомнил, что, когда еще только-только поступил на службу, на его заместителе всегда были только брендовые вещи, а прядь волос на лбу очень его молодила и шла ему. И он
Садясь в машину, Мартен понял, что спина у него мокрая насквозь. Венсан тронул машину с места. Сейчас было бесполезно просить его ехать быстрее. Его заместитель нервничал. Он ловко обходил все колдобины на дороге, а подчас шел напролом, заставляя всех подпрыгивать на своих сиденьях.
– Хотите знать, кто убил моего брата? – вдруг раздался с заднего сиденья резкий голос Виктории дю Вельц.
Сервас обернулся. Женщина уже начала успокаиваться, хотя лицо после возни в зарослях рапса все еще было красным, а по виску катилась капля пота. И говорила она медленнее и спокойнее. Уставилась прямо в глаза Серваса, и в ее взгляде горела чистейшая ненависть. Но определить, кто являлся объектом этой ненависти, было невозможно.
– Это проклятое кино его сгубило…
16
– Подъем.
В ее сон вторгся чей-то голос. Властный голос.
– Просыпайтесь, пора…
Голос проник в ее сознание и звучал где-то между сном и явью, как жидкость, которую каждым капилляром впитывает промокашка.
Жюдит приоткрыла один глаз. Утренний свет что-то загораживало.
На нее испытующе глядели два глаза. Они были близко. Слишком близко.
Она быстро, извиваясь, отползла к изголовью кровати. Над ней склонилось безобразное лицо Морбюса Делакруа.
– Что вы здесь делаете? – спросила Жюдит.
– Разве вы не видите? Бужу вас. Поднимайтесь. Ну вы и соня… Уже десять утра.
– Сколько?
Она взглянула на время у себя в телефоне.
– Это все горный воздух, – прокомментировал Делакруа, улыбаясь. – Собирайтесь. Через десять минут я отвезу вас в город. У нас сегодня вечером гости, и я должен отдать кое-какие распоряжения.
Он уже подошел к двери.
– В город?
– В Парадиз. Восемь тысяч четыреста семь жителей, единственный город в этой долине. Не переживайте, мы всю дорогу сможем говорить о кинематографе, а во второй половине дня я буду к вашим услугам.
И режиссер быстро вышел.
Жюдит перевела дух. Интересно, сколько времени он провел в комнате, глядя на нее спящую?
Делакруа вел машину, рискуя свернуть себе шею на извилистой дороге, и Жюдит всякий раз пугалась, когда они входили в очередной вираж и внизу между деревьев открывалась долина. Мало того, его старенький «Мегари», казалось, вот-вот рассыплется на части: он дрожал, скрипел и опасно кренился при каждом повороте, прижимая Жюдит к дверце.
Они миновали крутой склон, обрывавшийся в долину, и им открылся пейзаж с черными пихтами, кленами, буками и лиственницами. Волосы Жюдит шевелил ветер, и тот же ветер доносил до них запахи замусоренных подлесков.