Спиридов был — Нептун
Шрифт:
— У шведов сил поболее, чем у нас, перевес в два корабля линейных да тройка фрегатов.
Флагман испытующим взглядом обвел сидевших за столом и на диванах. Большинство из них иноземцы. Наверное, десяток лет не нюхали пороху.
— Не глядя, что пушек у шведов поболее сотни на две, предпочитаю атаковать неприятеля. Как ваше мнение?
Один за другим поднимались командиры. Ответы были неоднозначны:
— Быть по сему!
— Невозможно газардовать! Подождем подкрепления галерами.
«Более половины супротив атаки, трусят, подлецы,
— Занеси в протокол мое особое мнение: «Неприятель может усилиться прибытием к нему военных кораблей. Некоторые изволили объявить, что оное над неприятелем действо немалому газарду подлежит, а понеже к войне никогда без газардирования военных действий не бывает, того ради при атаке газарду с обеих сторон миновать невозможно».
И все-таки Головин, вопреки консилиуму, встретясь со шведским флотом 8 июня, не отошел, а вступил с ним в перестрелку. Видимо, шведы не стали испытывать судьбу. Медленно увалившись под ветер, шведский адмирал разошелся мирно, без потерь с обеих сторон, с русской эскадрой. Все же Головин выполнил свою задачу, заставил шведов покинуть Гангут, а в это время наш галерный флот с войсками прошел мимо Гангута и начал готовиться к высадке на берега Швеции. Но 18 июня поход отставили. Из Або, на Аландских островах, от Румянцева пришло известие, что подписаны предварительные статьи мирного договора.
Эскадра вернулась на Кронштадтский рейд, и первым к флагману наведался Петр Бредаль.
— Чем заслужил я немилость императрицы? — сразу же спросил он Головина.
Адмирал нахмурился, ответил не сразу.
— Сам не ведаю, какая вожжа попала под нее, недовольна была твоим отсутствием, Мишуков масла подлил, велено тебя от должности отстранить. Поезжай домой, пиши подробную реляцию. Мне-то все ведомо, приходилось в океане полоскаться, ан советчик Мишуков дальше Борнхольма носа не высовывал, а напраслину возводить мастак.
— Воля ее величества, только уверен, и нынче Люису не сладко придется. Кораблики-то новехонькие, необкатанные, экипажи неслаженные.
Бредаль как в воду глядел. Архангельская эскадра опять у Нордкапа попала в жестокий шторм, корабли разбросало. Часть из них из-за сильных повреждений опять вернулась в Колу, остальные поодиночке кое-как добрались до Ревеля. Последним, в ноябре, бросил якорь на Кронштадтском рейде флагманский корабль Люиса «Святая Екатерина». На его борту после двухлетней разлуки вернулся на Балтику Григорий Спиридов.
Докладывал о прибытии Люис Мишукову. Адмирал Головин повздорил с Елизаветой, отказался в сентябре вести флот к берегам Дании для устрашения давнего соперника.
— На море, матушка-государыня, шторма осенние починаются, эскадры наши не ахти, не выдержат ураганов.
Елизавета разгневалась, а Головин не уступил, отпросился подлечиться и в самом деле приболел.
Мишуков сразу ошарашил Люиса:
— Велено императрицей вас привлечь к суду за неудачное плавание Беломорской
Елизавета с некоторым волнением ожидала подписания мирного договора со Швецией: как-никак первая вооруженная схватка с неприятелем только что занявшей трон новоявленной императрицы. Потому-то она с нескрываемой радостью встретила весть о заключении мира. Швеция подтвердила за Россией все права по Ништадтскому договору и, кроме того, к России отходила часть территории Финляндии.
Известие о подписании договора докладывал императрице восемнадцатилетний капитан Петр Румянцев. Отец послал его с докладом с умыслом. Умудренный генерал знал, что посланца ждет царская милость. Но даже Александр Румянцев поразился щедрости Елизаветы.
— Жалую тебя, капитан, в полковники, — закончив читать донесение Румянцева, на радостях проворковала Елизавета.
Такого знака внимания не помнили в прежние времена.
— Глянь-ко, повезло несказанно мальцу, — завидовали усатые армейские майоры и подполковники.
Не преминул вспомнить об этом и Алексей Спиридов, вернувшийся с полком на зимние квартиры.
Вскоре после Рождества в доме Сенявиных опять встретились братья.
— Ишь-ты скакнул, стервец, — беззлобно высказался Алексей в разговоре, — на десять годков с лишним меня младше, а обскакал на два ранга.
— Не печалься, Олешка, — успокаивал Григорий брата, — авось и тебе выпадет перед очами царскими предстать и свою награду получить.
— А по мне, лучше вовсе не знать расположения очей царских, — добродушно заметил Сергей Сенявин, — вона Брауншвейги-то, слыхать, скоро годок в Риге загостились да теперь за крепкой стражей пребывают.
Младший Сенявин отчасти был прав. Императрица уже долгое время не выпускала из России семью малолетнего императора. Она даже сожалела, что обещала отпустить Брауншвейгов на родину.
Прошло лишь полгода после их отъезда из Петербурга, как попался камер-лакей Александр Турчанинов. По пьянке завел с ним разговор приятель, прапорщик-преображенец Петр Квашнин, о недавних событиях:
— Эдак вы, братцы, сыграли игрушку.
Турчанинов скривил рот в гримасе, обошла его милостями государыня.
— Делать-то што, коли сделалось?
Квашнин за словом в карман не полез:
— Собрать бы партию человек в пятьсот, да и делу конец. Имею на примете верных людей.
— К чему все это?
— А к тому, — в пьяном угаре развязал язык Квашнин, — принц Иоанн-то — законный наследник, его еще покойница императрица Анна Иоанновна прочила на престол. А нынешняя-то не наследница, лейб-кампания ее за чарку винную таковою соделала.
Думы о возможном перевороте не оставляли приятелей. Они начали исподволь намекать друзьям, уговаривать их на смуту. Среди них оказались вице-сержант Ивинский и каптенармус Парский. Они-то не без задней мысли и задали коварный вопрос Турчанинову: