Список ненависти
Шрифт:
Мой младший брат Фрэнки завтракал на кухне хлопьями. Он уложил волосы «ежиком» и походил на мальчишек из рекламы «Поп-тартс» – эдаких идеально зачесанных скейтеров. В свои четырнадцать Фрэнки много о себе воображает. Считает себя знатоком моды и одевается так стильно, будто только что сошел со страниц глянцевого журнала.
Мы с ним близки, несмотря на то что у нас совершенно разный круг общения и совершенно разное понимание того, что считать классным. Бывает, он раздражает меня, но большую часть времени мы с ним ладим. Он прикольный младший братишка.
На столе перед ним
– Готовишься к съемке рекламного ролика геля для волос? – спросила я, проходя мимо и задев его стул бедром.
– Что? – Фрэнки провел ладонью по ежику волос. – Дамочкам нравится такая прическа.
– О да, – я с улыбкой закатила глаза. – Папа уже ушел?
Фрэнки сунул в рот хлопья и вернулся к своей писанине.
– Только что, – ответил он с набитым ртом.
Я достала из морозилки вафли и сунула одну в тостер.
– Вчера так занят был своими дамочками, что не сделал домашку? – поддразнила я брата и наклонилась вперед, чтобы заглянуть в его записи. – Интересно, а что думали женщины во время Гражданской войны о… нагеленных волосах?
– Ой, отстань, – пихнул меня Фрэнки локтем. – Я до двенадцати болтал с Тиной. Мне нельзя идти неподготовленным. Если получу еще одну тройку, мама психанет и опять отберет мой мобильный.
– Ладно, ладно. Не буду к тебе приставать. Еще не хватало помешать вашему с Тиной захватывающему телефонному роману.
Из тостера выпрыгнула вафля. Я взяла ее и откусила, ничем не намазав.
– Кстати, тебя мама в школу везет?
Брат кивнул. Мама каждый день подвозила Фрэнки в школу по дороге на работу. Из-за этого у него перед занятиями всегда было свободное время. Мне бы оно тоже не помешало, только не хотелось каждое утро выслушивать мамины замечания о моей «жуткой прическе» и «чересчур короткой юбке» и вопросы вроде: «Зачем такой красивой девушке, как ты, портить свою внешность подобным макияжем и перекрашенными волосами?». Я предпочитала дожидаться на улице автобуса, забитого качками, чем сидеть рядом с ней в машине. И это о многом говорит.
Я глянула на часы, встроенные в плиту, закинула рюкзак на плечи и откусила еще один кусочек от вафли. Автобус мог прийти в любую минуту.
– Я пошла, – направилась я к двери. – Удачи с домашкой.
– Пока, – крикнул Фрэнки мне вслед, когда я уже вышла на крыльцо и закрывала за собой дверь.
Воздух был какой-то промозглый, словно близилась зима, а не лето. Похоже, теплее, чем сейчас, этот день уже не станет.
«ГАРВИН-КАУНТИ САН-ТРИБЮН»
3 мая 2008 года репортер Анджела Дэш
Шестнадцатилетняя Кристи Брутер, капитан школьной команды по софтболу, была первой и, похоже, запланированной жертвой.
– По словам одноклассниц, он толкнул Кристи в плечо, – рассказывает мать девушки, Эми Брутер. – И когда она обернулась, бросил: «Ты давно уже числишься в нашем списке».
Брутер была ранена в живот, и по словам докторов, «ей чертовски повезло, что она выжила». В ходе расследования подтвердилось, что имя Брутер действительно было первым среди сотен других в печально известном «Списке ненависти» – красном блокноте, конфискованном у родителей Ника Левила спустя несколько часов после массового расстрела.
– Нервничаешь?
Я пожала плечами и подцепила пальцем кусочек резины, отходившей от подошвы балеток. Меня обуревало столько эмоций, что хотелось выскочить из машины и пронестись по улице с диким криком. Хватило же меня только на то, чтобы пожать плечами. И это хорошо. Мама с меня глаз не спускала. Любой неверный шаг с моей стороны, и она помчится к доктору Хилеру, наговорит ему всякого, раздув из мухи слона, и тогда меня опять ждет серьезный разговор.
Мы с доктором Хилером ведем серьезный разговор минимум раз в неделю. Проходит он примерно так.
Доктор Хилер спрашивает:
– Тебе ничего не угрожает?
– Я не собираюсь покончить жизнь самоубийством, если вы об этом, – отвечаю я.
– Да, об этом.
– Не буду я ничего с собой делать. Это мама паникует на пустом месте.
– Она просто волнуется за тебя.
Потом мы обычно переходим к другим темам, но по возвращении домой я забираюсь в постель и начинаю думать об этом. О самоубийстве. Мне ничего не грозит? Может, у меня проявляются суицидальные наклонности, но я их не замечаю? А потом в сгущающихся сумерках я извожу себя вопросом: что же, блин, со мной приключилось такого, что я сама не знаю кто я? Ведь это же самый легкий вопрос на свете. Только я уже долгое время не могу на него ответить. А может, и никогда не могла.
Порой в моем мире – где родители ненавидят друг друга, а школа смахивает на поле битвы – отвратно быть мною. Ник был моей отдушиной. Единственным человеком, который меня понимал. Мы словно были половинками одного целого – с одинаковыми мыслями, чувствами, бедами. И теперь, лишившись своей половинки, я лежу в темной комнате, страдая от того, что не знаю, как опять стать самой собой. Поворачиваюсь на бок, смотрю на нарисованных лошадей и, как в детстве, мечтаю о том, чтобы они ожили, унесли меня прочь и я бы больше не изводилась подобными мыслями. Я не знаю кто я, и от этого очень больно. Зато я знаю наверняка, что устала от боли.
Мама протянула руку и ободряюще похлопала меня по колену.
– Если выдержишь половину дня и я тебе понадоблюсь, позвони. Хорошо?
Я не ответила. В горле встал ком. Казалось нереальным, что я буду ходить по школьным коридорам и встречаться с хорошо знакомыми мне ребятами, вдруг ставшими незнакомцами. Такими как Аллен Мун – он заявил прямо в камеру: «Надеюсь, они упекут Валери за решетку. Пожизненно». Или как Кармен Чиарро – ее процитировали в газете: «Не понимаю, откуда в этом Списке взялось мое имя. До того дня я вообще знать не знала Ника и Валери».