Список войны
Шрифт:
Позавтракав, Мустафа зарыл железную банку в землю, нахлобучил сверху ком дерна, придавил сапогом, привычным движением поднёс к глазам бинокль. Наставил его на чистенький, как игрушка, хуторской дом: чего там? Пустынен был двор, примыкающий к избе, одиноко серела около крыльца замёрзшая за ночь машинешка, да на длинных прочных усах антенны сидели две клювастые, взъерошенные и оттого похожие на попугаев вороны — больше ничего и никого на хуторе не было. Ни одного человека. Перемерли фрицы все, что ли?
Мустафа просидел в схоронке весь день — второй уже, — ожидая, когда важный фриц навострится в обратную дорогу, всё
Ночью на хутор проследовали два мотоцикла, один за другим, утром в таком же порядке, тарахтя моторами, покинули хутор — гуськом, один за другим. А серая, сиротливо стоящая машинешка так и не сдвинулась с места. Ни на сантиметр.
Может, действительно чин с портфелем уже смылся. Под прикрытием темноты, а? А полоротый Мустафа просто-напросто прошлёпал его? Мустафа недовольно дёрнул головой, задрал подбородок в заносчивом движении, будто нервный тик пробил его, схватился за автомат, огладил пальцами влажное, с облезшим лаком ложе, холодный дырчатый кожух ствола, бобышку затвора, мокрую защитную скобу, прикрывающую спусковой крючок от случайного нажатия, а значит — от беды… Лучший друг всякого солдата — автомат ППШ. Особенно, когда в загашнике имеется несколько дисков, по самую завязку набитых патронами.
Мустафа привычно прошёлся окулярами бинокля по пустынному двору. Никого и ничего. Хоть вылезай из схоронки и отправляйся на хутор с проверкой… Тьфу!
Он продолжал ждать. Мустафа умел это делать.
Ближе к вечеру, когда желтизна в солнечном свете ослабела, а потом и вовсе угасла, сменилась сонной розовиной, из хуторского дома во двор вышел водитель, поднял на машине капот, поковырялся немного в моторе и с удовлетворённым видом опустил железную округленную крышку, похожую на птичье крыло.
Мустафа понял — важный чин собирается покидать тёплое место. Это взбодрило, прибавило сил — наконец-то! Он проверил автомат. Какое всё-таки родное существо — ППШ… Живое! Отщёлкнул диск, проверил патроны — не проникла ли сырость, нет ли перекоса?
Розовина в воздухе сгустилась, солнечный свет потускнел окончательно, появились комары — оголодавшие, мелкие, очень противные, кусачие; тонкий стон их, повисший в пространстве, сверлил голову насквозь, рвал уши, застревал в висках. Мустафа ожесточённо покрутил головой, вышибая стон из себя.
Из дома тем временем вновь вышел водитель — покосившийся на один бок, чуть ли не переломленный в корпусе пополам — тащил тяжёлый чемодан, такой же дорогой, жёлтый, толстокожий, как и портфель.
Действия свои Мустафа постарался обмозговать тщательно, до деталей: и линию, на которой он застрелит шофёра, наметил, и тропу, что должна будет увести его в дебри, определил, и то, как он будет действовать, если за ними увяжется погоня, обдумал.
Чего только не лезет в голову человеку в томительные часы ожидания, кого только Мустафа ни вспомнил за прошедшие два дня, но пиком всего стали последние минуты — они самые обострённые, сложные, у человека может даже вскипеть кровь, и, наверное, такие люди, у которых она вскипает, есть.
Минут через двадцать в дверях хуторского дома показался немец, которого ждал Мустафа, хорошо отдохнувший — в бинокль чётко были видны его розовые щёки, двойной подбородок, влажные, будто сальные
— Давай, давай, садись быстрее в свой драндулет, — сиплым шёпотом подогнал его Мустафа. — Пташка сортирная! — Потом добавил официальное словечко, услышанное в зоне: — Объект!
«Объект» словно бы внял тихой просьбе Мустафы, обошёл машинешку кругом, спросил что-то у водителя и уселся на переднее сиденье. Портфель поставил себе на колени.
Шофёр поспешно прыгнул за руль и завёл мотор.
Машина дёрнулась с места, будто в прыжке, объехала пару старых канав, образовавшихся на дороге ещё год назад после прохода тяжёлых грузовиков, привозивших на хутор оборудование и, напряжённо гудя мотором, попылила по просёлку к Мустафе.
Тот перевёл автомат на одиночную стрельбу, приподнялся над схоронкой. Того, что его увидят, Мустафа не боялся — лучи заходящего солнца били водителю в лицо, в глаза, слепили, а вот сам водитель с пассажиром были видны стрелку очень хорошо.
За легковушкой высоким столбом кудрявилась пыль, плотной завесой прикрывала машину со стороны хутора — ничего не разобрать. Мустафа удовлетворённо качнул головой, задержал в себе дыхание. Он был опытным стрелком. Обучился этому делу ещё во время службы на заставе, участвовал в соревнованиях и имел две призовых грамоты: одна за второе место, другая — за третье.
Легковушка приближалась к нему. Делалась всё больше. Объёмное лицо водителя обрело чёткость. Вот машина пересекла невидимую черту, намеченную стрелком, и Мустафа, прикусив зубами нижнюю губу, плавно надавил на спусковой курок автомата. Выстрелил. Тут же, почти в унисон, выстрелил вторично.
В тот же миг понял, то второго выстрела можно было не делать — первая пуля попала водителю точно в лоб, в самый центр, под низко зачёсанные волосы, водитель ткнулся лицом в руль; вторая пуля ему вреда уже не причинила — прошла над головой, над теменем.
Машина резко вильнула в сторону и соскользнула на обочину просёлка, прокатила метров десять по запыленной рыжей траве и, уткнувшись радиатором в куст, остановилась. Мотор прохрюкал прощальную мелодию — всего один куплет — и заглох.
Немец с портфелем словно бы окаменел — он продолжал оцепенело сидеть рядом с застреленным водителем. Мустафа поспешно подхватил свой «сидор» и пулей вылетел из схоронки. В несколько длинных стремительных прыжков одолел запыленную обочину и оказался рядом с машиной, резко рванул дверь, выворачивая её чуть ли не с петлями, ухватил оторопевшего немца за воротник мундира и выволок из легковушки. Вместе с портфелем — немец дорогую ношу не выпускал из рук.
— Шнель, шнель! — просипел ему Мустафа в лицо, не зная, правильно говорит или нет, понимает его фриц или же ничего не видит и не слышит — окаменел вояка и очухается нескоро. Мустафа, не выпуская воротника, ткнул пленника костяшками кулака в шею, в затылок — подогнал: — Шнель, кому сказал! Шелудивый!
Тут Мустафа был неправ — немца никак нельзя было назвать «шелудивым», напротив, он был очень даже гладким, откормленным, важным, не немец, а картинка!
— Шнель, шелудливый! — повторил Мустафа с ожесточением и вновь ткнул пленника кулаком в шею. Мустафе надо было как можно быстрее уйти с этого места — и как можно дальше. Не приведи аллах, если немцы организуют погоню. Тогда пленника придётся пристрелить и застрелиться самому. — Шнель!