Сплетающий души
Шрифт:
— Сейчас мы эту палку тебе в глотку засунем!
— Все в порядке, — сообщил я, открыв глаза и увидев связку грязных, белесых комьев, висящих прямо над моим носом.
Корни таппы. Три бледных встревоженных лица, обладающих поразительным сходством с корнями таппы, нависли надо мной в дымке, сгустившейся под низким потолком.
— Величество!
Прежде чем приподняться на локтях, мне пришлось оттолкнуть болтающиеся надо мной припасы и успокоившихся охранников. Место выглядело еще мрачнее, чем самые убогие лачуги арендаторов в Комигоре. Грязный пол,
— Как вы чувствуете себя, сир? — Нитея опустилась на колени рядом со мной, положив прохладные ладони мне на лоб и щеку.
— Я в порядке, — ответил я, взяв ее руки и отведя их в сторону так, чтобы можно было сесть. — Что я тут делаю? Буря… Насколько все плохо?
Паоло стоял за спиной Нитей. Он обошел ее и присел на корточки.
— Семь башен разрушено, — сообщил он негромко. — Около двадцати — повреждено. Погибло три одинока, в том числе Гант.
Гант был моим четвертым телохранителем, тем, кого я видел падающим в огонь.
— Все было, как в прошлый раз. Все молнии метили прямо в тебя. Вскоре все снова сделалось темным, а потом все закончилось. Ты не просыпался, поэтому мы перенесли тебя в ближайшее убежище.
— А принцесса?
Паоло кивнул на темное пятно за самодельным очагом.
Роксана сидела на земле у стены, кутаясь в длинный плащ и уставившись на собственные колени. Должно быть, она почувствовала наши взгляды, поскольку подняла глаза и посмотрела на меня. Ее лицо было испачкано сажей, глаза потускнели. Прижав ладонь ко рту, она медленно поднялась на ноги. Мигом позже она глубоко вдохнула, опустила руку и выпрямила спину.
— Я возвращаюсь в Голубую башню, — сказала она. — Лягу в постель.
Она подошла к Серебристому контуру в стене и исчезла. Паоло проводил ее взглядом.
— У нее все то время рот был открыт, как для крика, но она и звука издать не могла. Однако один раз оттащила тебя в безопасное место. И схватила Кало, прежде чем он упал в разлом. Он ей тем же отплатил. Когда все закончилось, пришла за нами сюда. Так и просидела тут весь день.
Весь день…
— Как долго я был не в себе?
— Скоро лампы погаснут. Ты уверен, что ты уже в порядке?
— Все хорошо, — повторил я.
Особенно для того, кто почти весь день провалялся без сознания.
— Это твой оплот? — спросил я музыканта.
— Он самый.
— Если у тебя найдется глоток питья…
Трое моих охранников едва не рухнули друг на друга, перепутавшись между собой, пока обшаривали помещение. Я поднялся на ноги. Музыкант указал им на грубый глиняный горшок, и вскоре я уже пил жиденький эль.
— Ты — Том из Лах Вристал, — утвердительно произнес я.
На руке, которой он указал на горшок с питьем, не было кисти.
— Ага, он самый. — Он широко улыбнулся. — А ты — новый король.
— Я пришел сюда следом
Рука, сжимавшая тростниковую свирель, упала на колени.
— Правда? Как они там все: папка, Хью, Дора? Я по ним соскучился.
— Кажется, у них все довольно-таки неплохо. Но твой отец в печали. Он думает, что тебя украли воры.
— Он не понял, как я сюда попал.
— Полагаю, ты захочешь вернуться обратно.
Наверное, парень не выходил из своей лачуги неделями. По крайней мере, по запаху было похоже.
— А с чего бы мне хотеть вернуться? — спросил Том.
— Ради твоей семьи. Ради холмов. Ради овец. Не знаю. Что у тебя есть здесь? Неужели ты не вернешься туда хотя бы ради того, чтобы увидеть солнце или съесть ломоть грудинки?
Вроун рассказывал, что большинство новичков с трудом училось, как растить свой оплот или как входить и выходить из него, а порой даже — где и как собирать таппу. Карлик с друзьями переживали из-за этого, но не знали, как это исправить. Мысль о том, чтобы научить несчастных, в их головы не приходила. Что ж, Том, по крайней мере, знал, что такое таппа.
Паренек улыбнулся.
— Слушай.
Он снова поднес свирель к губам и, придерживая ее увечной рукой, пробежался пальцами по отверстиям.
Я не знаток по части музыки. Хоть моя матушка и ценила ее и мне говорили, что она сама очень неплохо играет на флейте, четыре года с музыкой не смогли затмить двенадцати лет без. Однако игра Тома была совершенно иной. Какое-то время мелодия переливалась медленно и печально, то вверх, то вниз, словно в поисках правильной ноты. Но вот и она, но не та, которой ты мог бы ожидать, а другая, уводящая тебя за неожиданный угол, и, прежде чем я понял это, я оказался в каком-то другом месте…
Они так зелены — прекрасные холмы моей родины. Озеро так чисто, что напоминает чашу с небом. Или это и есть небо, лежащее в глубинах озера? Благословенно жаркое солнце. Его тяжелые руки так приятно бьют меня по плечам, и вересковый запах плывет в мягком воздухе. Это солнце вскипятило его до самой земли, говорит Дора. С овцами все в порядке, но пора возвращаться. Папка высечет меня за то, что я оставил стадо. А рука у него потяжелее, чем у солнца. Но я свободен со своей свирелью, с бегом. Вверх и через холмы, совсем как музыка… быстрее и быстрее, потом вниз, вниз в прохладную долину. Батя говорит, овечий запах — к удачному году…
— Ты видишь?
Музыка прервалась, вместе с ней ушло и видение. Я никогда прежде не чувствовал себя так легко, так… радостно. Сейчас, казалось, лишь туша охранника у самого моего локтя мешала мне взмыть под потолок.
— Ты уверен, что в порядке? — Паоло, шепотом.
Я помотал головой, отгоняя обрывки видения.
— Со мной все хорошо.
Я едва не вздрогнул, когда сжимал пальцы левой руки, убеждая себя, что и они, и ладонь остались на месте. По удивленным взглядам я понял — никто другой не видел того же, что и я.