Сплетение судеб
Шрифт:
– Браты! – крикнул «государь» растроганным голосом. – Вот ещё одна твердыня встала на нашем пути! Но нутро у неё гнилое. Все казаки из крепости уже к нам перетекли. А те, кто за стенами остался, – знать не желают под мои знамёна идти! Господь им судья. Знать, жить не хотят, вороги! Сейчас мы сильны, потому что стоим за дело правое!
Пугачёв снял шапку и, подняв глаза к небу, сказал:
– Господь! Ты зришь нас, стоявших здесь! Ты ведашь, что не со зла мы тут стоим, и пришли мы не зло сотворять, а добро выручать! Пошли нам благословенье своё, Господи!
– Государь, –
Он махнул рукой, и один из казаков вскочил на коня. К нему подвели лошадь с привязанным к седлу мёртвым седоком, и казак поскакал к крепостным воротам, увлекая лошадь следом за собой.
«Ну вот, случилось самое худшее! – подумал майор Харлов, разглядев привязанного к седлу капитана Сурина. – Хорошо хоть супругу свою в Татищево к тестю отправил, а не то…»
Харлов с сожалением посмотрел на свой жалкий гарнизон и обречённо вздохнул. «Если из Татищева подмога не подойдёт, то к вечеру все мы погибнем!» Комендант пребывал в отчаянии, но твёрдо решил обороняться до конца. Четыре офицера и горстка солдат – вот и всё, что он собирался противопоставить войску бунтовщиков.
Но бунтовщики почему-то не спешили атаковать крепость. Они расположились лагерем, развели костры и вели себя тихо.
Остаток дня майор провёл, как голый на сковородке. А когда над крепостью начали сгущаться сумерки, он не выдержал.
– Орудия к бою! – приказал он канонирам. И те нехотя запалили фитили.
До лагеря мятежного войска было далеко. И Харлов знал, что ядра из пушек едва ли долетят до цели. Но ради успокоения ропщущего гарнизона он решил хотя бы стрелять в сторону противника вхолостую. «Может, одумаются и уйдут? – думал Харлов, закладывая в жерла пушек “картузы” с порохом. – А не уйдут, так…» – мысли спутались после грянувшего залпа, а сердце сжалось от тягостного предчувствия.
В стенах крепости Татищево бригадир Билов растерял остатки храбрости. Комендант Елагин и его дочь, которая являлась женой майора Харлова, безуспешно уговаривали его двинуться с отрядом к Нижне-Озёрной. Барон был непреклонен.
– Тут дело не шуточное, – отбрыкивался Билов. – Харлову теперь сам Бог не поможет, а нам о себе предстоит позаботиться!
Но Лидия не оставляла попыток хоть как-то воздействовать на трусливую душонку бригадира. Она умоляла Билова двинуть отряд на выручку Харлова. Но Билов упорствовал, что люди ему самому нужны и что они ненадёжны.
Полковник Елагин тоже не оставался в стороне.
– Злодей заливает степь кровью, – настаивал он. – А казаки? Они чуют безнаказанность самозванца и стекаются к нему, как мухи на мёд. Ведь если бунтовщики разгромят Нижне-Озёрную, так они всенепременно двинут на нас!
– Знаю, – сказал сердито Билов. – Губернатор укоряет меня в бездействии. Вы тоже. Видит Бог, с меня довольно. Отряд мой мал по численности, и я не собираюсь гробить
– Иван Карлович, помилосердствуйте! – наседал Елагин. – Как бы то ни было, мы должны усмирить и разгромить бунтовщиков, потому что они поднялись против государыни. И у меня сердце кровью обливается, когда вижу, как народ в отчаянии теряет голову, а самозванец громит одну крепость за другой!
– Хорошо, – сдался наконец Билов. – Бунт надобно подавить, согласен, ибо в казаков вселился Сатана. Мы выступим ночью.
– Ночью?
– Да, – ответил решительно бригадир. – Мы постараемся проскочить в крепость ночью, чтобы не сражаться в степи. А сейчас всем готовиться к походу!
Поздно вечером отряд Билова построился в походную колонну. Офицеры заняли свои места, и по приказу бригадира отряд вышел за ворота крепости.
Осенняя ночь. По небу медленно ползут тяжёлые тучи, ветер гуляет по степи. В темноте, словно светлячки, светятся угли затухающих костров. Казаки из мятежного войска Пугачёва тихо дремлют, уронив головы на грудь, но не выпуская из рук оружия. Иногда между ними проходят караульные…
В шатре посреди лагеря расположился Пугачёв со своей «свитой». «Государь» греет руки над костром и смотрит на огонь, а у входа сидит Иван Зарубин-Чика, не сводя взгляда с крепости.
Около Пугачёва сидят двое. На подстилке из овчины – Егор Бочков. Перед ним на земле, обняв руками колени и вперив взгляд в «ампиратора», Никита Караваев.
– Чего мы выжидам, обскажите мне на милость, господа советники? – проговорил Пугачёв. – Зазря день минул. Сейчас бы уже в крепостице пировали.
Караваев улыбнулся.
– А что плохого в том? Ведь не кровушку льём напрасно? – спросил он. – Нам бояться нечего! Крепость обречена, и мы все про это очень хорошо знаем!
– Тогда чего выжидам?! – вспылил Пугачёв.
– Государь, – сказал Караваев, – ты настоящий вождь, ты великий человек, ты лучше всех себе подобных! Народ почитает тебя чуть ли не святым, сошедшим к ним с небес на землю. А знаешь ли ты, государь, что я собираюсь сказать, о чём ты даже и не мыслишь? Мы, все твои полковники и советники, посовещались и решили…
– Что, уже без меня совещаетесь и решате?
– Людям, воинам твоим толчок нужен! – мягко продолжил Караваев. – Завтра, перед боем ты, государь, перед войском выступишь. Что говорить будешь – подскажем!
– Постой, а для какова ляду в том надобность приспела? – удивился Пугачёв. – Я поди зараз перед каждой баталией слово говорю. И для чего войску толчок давать?
– Чтобы дисциплина не страдала, государь, – вступил в разговор Егор Бочков. – Нас настораживает, что войско твоё на вольных сабарманов походить начинает. Пропадёт дисциплина – тогда погибель! Казаки поменьше бы карманы себе набивали и мародёрствовали безнаказанно, а всё, что захвачено, не добычей называли, а трофеями и в казну «государеву» сдавали!