Сплоченность
Шрифт:
Об исторической судьбе своего народа Корчик сказал умно и сердечно, но коротко. Струшня подумал, что он об этом скажет подробнее. Ему очень хотелось поделиться теми чувствами, которые захватили его душу, когда он вошел в клуб и услышал свою любимую песню. Он решил посвятить свое выступление дорожке родного народа — пусть молодежь бережет эту дорожку, заботится о ее будущем.
Он вдруг мысленно окинул взглядом родную землю, ее просторы.
Дорогая, милая сердцу Белорусь! По бассейнам Сожа и Буга, Двины и Припяти, Днепра и Немана раскинулась ты, холмистая и равнинная, лесистая и озерная. Суровой дорогой шла ты сквозь столетия истории. Задумчивая и настороженная, ласковая и грозная, ты немало повидала на своем веку: страдала под властью литовских князей, польских королей, а потом — русских самодержцев; точно между двух огней, стояла ты между западом и востоком. Сыны и дочери твои в муках росли, в муках проживали свой век и в муках умирали.
— Комсомольцы! Не дадим фашистам обмануть нашу молодежь! — слышал Струшня взволнованный голос Корчика. — Откроем ей пути в партизанские отряды, защитим ее от позора и предательства!
Закончив доклад, Корчик под бурные аплодисменты сошел с трибуны и сел за стол. Председатель президиума Михась Зорин, кудрявый и полнолицый богатырь, командир комсомольско-молодежного отряда, поднялся с места:
— Переходим к выступлениям. Кто первый?
В зале царило молчание. Чувствовалось, что комсомольцы сосредоточились, собираются с мыслями. Говорить хотели многие, но кому-то надо было начать первым.
— Что ж, давай, товарищ Закруткин, — обратился Зорин к Тихону. — У тебя ведь много чего наболело.
Розовые щеки Закруткина стали красными, как мак. Струшне было известно, что Тихон — молчаливый парень, не привык и не любит выступать с речами.
— Да я уже кое-что рассказал и тебе, и Корчику, и еще некоторым товарищам, — сдерживая волнение, ответил Закруткин. Он переждал легкий смешок в зале и вдруг решительно поднялся с места. — Что ж, я могу и всем рассказать, — он стал рядом с трибуной и пристальным взглядом окинул зал. — У меня, товарищи, речь будет об одной преграде, которая мешает молодежи при вступлении в партизаны. Вот вам факт, о нем здесь уже некоторые знают. Одна калиновская девушка-медсестра отказалась ехать на работу в Германию, спряталась. Полицейские нашли ее, поставили за решетку в витрину магазина и привязали на цепь. Она пробыла в витрине двое суток и каждый раз, когда ее спрашивали, поедет ли она в Германию, отвечала: «Нет!» Наконец, на третьи сутки согласилась. Ее направили в Подкалиновку, но она из Подкалиновки убежала к партизанам. И вот тут-то начинается самое главное. Когда эта девушка попала к партизанам Поддубного, они ее не приняли. Почему? Потому что у поддубновцев, да и в некоторых других отрядах нашего соединения, существует жестокий закон: без оружия в партизаны не принимать. Несколько дней девушка жила в Низках, у своей знакомой. Потом, когда мы проходили через деревню на задание — громить один гарнизон, — она упросила нас взять ее с собой. И что ж? В бой она пошла с одним пистолетом, который мы ей дали, а назад вернулась с хорошими трофеями — автоматом и тремя гранатами… Вот как бывает, товарищи. Теперь эта девушка работает у Ковбеца медсестрой. Товарищ Корчик правильно сказал, нам надо охранять молодежь от разных несчастий. Потому я предлагаю сделать так, чтобы молодежь, когда она от фашистов убегает к нам, не гоняли взад-вперед, а принимали в отряды, помогая ей добыть оружие в бою. Кроме того, я предлагаю еще поискать оружие и боеприпасы на местах, где проходили фронтовые бои. Надо также широко организовать ремонт оружия в наших партизанских мастерских… Вот какие вопросы волнуют меня. И чтоб решить их, мы, комсомольцы, должны просить помощи у нашего командования и руководства, — Тихон Закруткин взглянул на Камлюка и Струшню и, сходя с трибуны, добавил: — Вот и вся моя песня.
Раздались аплодисменты. Когда Тихон сел на свое место, Струшня сказал ему:
— Видишь, как толково говорил. Всегда выступай без колебаний!
На трибуну поднялся Янка Вырвич, тот Янка, который до войны был в районе передовым трактористом, а теперь славился как самый лучший в соединении подрывник и комсорг комсомольско-молодежного отряда’ бригады Гарнака. О его боевой деятельности среди партизан ходили целые легенды. По этим легендам многие, не знавшие его, представляли себе Янку человеком богатырского сложения, сказочным великаном, и дивились, когда видели перед собой узкоплечего и низкорослого паренька.
Янка Вырвич говорил медленно и спокойно. У него была своеобразная манера разговора, свою речь он строил в форме вопросов и ответов, так, словно разговаривал сам с собой.
— Что враги
Вслед за Вырвичем выступил комиссар Новиков. Прежде чем взойти на трибуну, он остановился возле президиума, положил на край стола свою толстую полевую сумку, склонился над ней и стал что-то вынимать. Все насторожились, смотрели на комиссара вопросительно.
— Вот! — воскликнул Новиков и показал бумажный сверток. — Это послание молодежи пригородного поселка Заречье, оно попало ко мне через десятые руки. Передали мне его вчера в деревне Травне, где я проводил политбеседу.
Он развернул сверток. Это оказался кусок обоев, обе стороны которого были исписаны фиолетовыми чернилами. Держа в руках послание молодежи Заречья, Новиков взволнованно говорил:
— Зареченды просят нас, партизан, спасти их от фашистских вербовщиков. Тут Янка Вырвич хорошо сказал о необходимости усилить наши огневые удары. Поддерживая его, я в свою очередь хочу сказать еще об одном — давайте шире развертывать свою разъяснительную, политическую работу в массах. Больше, товарищи, поддержки нашим людям в дни тяжких испытаний!
Ораторы выступали дружно, с подъемом. На столе перед Михасем Зориным лежал длинный список партизан, желающих выступить. Следом за Новиковым на трибуне появился Всеслав Малявка, потом — Платон Смирнов, Сандро Турабелидзе, Юрий Малютин… Особенно взволновало всех выступление пионервожатой деревни Смолянка. Празднично одетая, с ярким красным галстуком, девочка торжественно взошла на сцену и остановилась между трибуной и столом президиума; в левой руке она держала флаг, расшитый золотыми нитками.
— От имени пионеров и школьников деревни Смолянка разрешите передать вам наш горячий привет! — звонким голосом произнесла девочка и, переждав аплодисменты, продолжала: — Под защитой партизан свободно живут колхозники нашей деревни. У нас работают школа, клуб, все организации. От всего сердца благодарим вас, товарищи! — девочка снова переждала аплодисменты и затем, шагнув к Корчику и Зорину, развернула широкий и красивый флаг с богатой вышивкой — огромным комсомольским значком посредине и белорусским орнаментом по краям. — Этот флаг мы вышивали силами всего нашего пионерского отряда. Мы просим, чтоб райком комсомола всегда присуждал его лучшей комсомольской диверсионной группе. Примите этот наш пионерский подарок. Желаем вам новых боевых успехов!
Девочка вручила флаг и под бурные аплодисменты сошла со сцены. Все были очень взволнованы, особенно Камлюк. Он громко хлопал и растроганно улыбался. Заметив неподвижные слезинки в уголках его глаз, Струшня подумал: «Вероятно, вспомнил о своих детях».
— Не забудь, Пилип, сказать в своем выступлении о партизанских детях, о лесных школах для них, — словно чувствуя направление мыслей Струшни, сказал Камлюк. — Надо, чтоб над этими школами взяли шефство комсомольцы.
Струшня в знак согласия кивнул головой и записал подсказанную мысль в записную книжку, лежавшую перед ним на столе. В то же время он услышал, как Роман Корчик объявил:
— Слово имеет Михась Зорин. Следующий — Пилип Гордеевич Струшня.
«Готов, дорогой приятель», — мысленно ответил Струшня и, отведя глаза от тезисов своего выступления, взглянул на Зорина, который не спеша выбрался из-за стола и вразвалку пошел к трибуне. Медлительный в движениях Михась Зорин был взволнован, свои мысли он высказывал торопливо и возбужденно. Он говорил о деятельности своего комсомольского отряда, вспомнил свой родной кирпичный завод на окраине Калиновки, где он когда-то работал горновым и где теперь в печах фашисты сжигают непокорных юношей и девушек.