Сплоченность

Ткачев Микола Гаврилович

— Смотрите, что это за огни на земле?! — вдруг воскликнул Камлюк.

Бортмеханик наклонился к окну.

— Мы над Гроховкой. Это на железной дороге…

— Правильно. Ведь сегодня партизаны Калиновщины на линии… концерт на рельсах дают.

— Перевидел я этих концертов за два года полетов. Летишь над Белоруссией — не веришь, что это немецкий тыл. Все в огне — передний край, да и только!.. — заметил бортмеханик и откинулся на спинку сиденья.

Минут через десять самолет уменьшил скорость и постепенно начал снижаться. Сначала спускался по прямой, но потом, наклонившись набок, он с приглушенными моторами, как по спирали, пошел на посадку. Перед

глазами замелькали сигнальные костры. Камлюк почувствовал, как машина коснулась земли и, несколько раз подпрыгнув, уверенно побежала по площадке. Замедляя бег, она развернулась перед крайним костром, на тихом ходу подрулила к опушке и остановилась.

Летчик отворил дверцы кабины, и Камлюк двинулся к выходу. Спускаясь на землю, увидел, как с опушки бегут к машине партизаны. Впереди всех — Струшня, Мартынов и Сенька Гудкевич. В отблесках костров их фигуры казались какими-то неправдоподобно высокими.

Партизаны подбежали и окружили Камлюка, здоровались, расспрашивали о Москве, о дороге.

— Потом, товарищи, потом поговорим обо всем подробно, — сказал Камлюк, когда шум встречи немного утих, и, взглянув на Струшню и Мартынова, прибавил: — Пошли в штаб.

Они двинулись к опушке. Камлюк шел и смотрел вокруг. Над поляной разливался рассвет. Неподалеку лениво блестело оловянной гладью озерцо. От него тянуло сыростью, запахом тины. На фоне порозовевшего неба вырисовывались силуэты построек, колодезных журавлей.

— Давно сюда перебазировались? — спросил Камлюк.

— Как узнали, что Поддубный в жандармерии, — ответил Струшня.

— А почему так поздно прислали радиограмму?

— Раньше не могли, поздно разведка вернулась.

Они шли опушкой. Между деревьями виднелись палатки; в одной из них, самой большой, стоявшей под разлапистой елкой, светился огонек — это был штаб.

— Вот я и дома, — заходя внутрь, вздохнул Камлюк и снял плащ. — А то летел и все думал: скоро ли, скоро ли… — Голова немного кружится.

— Кузьма Михайлович, — вдруг появился у входа Сенька Гудкевич, — может, я вам чем-нибудь могу быть полезен?

— Спасибо, пока ничем. Иди отдыхай, а мы тут еще займемся делами. — Камлюк присел к столику, на котором горела карбидная лампа, и обратился к Струшне и Мартынову: — Так что там, в Калиновке? Познакомьте с подробностями.

— Довольно печальны эти подробности, — начал Струшня, дымя самокруткой. — Человек двести из захваченных фашисты уже расстреляли. Группу за группой уводят в карьеры кирпичного завода. Намерены всех уничтожить.

— Надо спасать людей, — озабоченно промолвил Камлюк. — А Поддубный что?

— Его допрашивают, пытают, — и Струшня рассказал все, что он знал о Сергее, а заодно — и о Наде.

— А как велик гарнизон? Какие части? — нетерпеливо спросил Камлюк.

— Там сейчас стоит пехотный полк и два моторизованных батальона, — доложил Мартынов. — Один мотобатальон, как только что сообщила разведка, недавно вышел из Калиновки. Фашисты услышали наш концерт на рельсах и бросили туда свои силы. Что ж, они притащатся, когда и след наш простынет… — Мартынов вынул из полевой сумки лист бумаги и подал его Камлюку. — Вот схема размещения сил противника в городе.

Камлюк развернул лист и склонился над схемой. Долго и внимательно вглядывался в каждый знак, в каждую надпись.

— Да, гарнизон сильный. И находится, как видно по расположению частей, в боевой готовности… Не то, что было зимой, не то…

— Я много думал, Кузьма… Одними нашими силами… — Струшня не закончил своей мысли, ему тяжело было сознавать, что гарнизон в Калиновке

не разбить одному их партизанскому соединению.

— Напрасно так думаешь, — возразил Камлюк. — Разбить можно… только это будет стоить нам больших жертв…

— Так, дорогой приятель, каждый дурак может.

— Грубовато, Пилип, но правильно… Да, каждый дурак… А на чью помощь мы можем рассчитывать? — задумчиво спросил Камлюк. — Может быть, соседи, а?.. Как у них там дела?

— Радировали нам, что вышли из блокады, — заговорил Мартынов. — Благодарят за помощь. Теперь они за Сожем. Получили задание от фронта и Центрального штаба — оседлать шоссейную магистраль и громить отступающие части противника.

— Задание серьезное… Да, расчеты на соседей отпадают. — Камлюк сидел некоторое время в глубокой задумчивости, глядя на схему укреплений калиновского гарнизона, затем, вскинув брови, оживленно проговорил: — Вот бы с воздуха ударить! Представляете — партизанское наступление во взаимодействии с авиацией?!

— Ну и фантазер же ты, Кузьма, — усмехнулся Струшня, разглаживая усы. — Так нам и пришлют авиацию.

— Для такого дела пришлют. Попросим и Пантелеенко, и штаб фронта… Займемся изучением и собственных возможностей. Надо созвать совещание командиров и комиссаров отрядов. Вместе все подумаем, посоветуемся. Быть не может, чтоб не нашелся выход. Посылай, Мартынов, связных по отрядам… Платон Смирнов здесь, в лагере?

— Здесь. Отдыхает после путешествия в Калиновку.

— Я хочу с ним поговорить.

У входа в палатку показался адъютант Струшни.

— Пилип Гордеевич, — обратился он, — куда переносить грузы с самолета?

— Сейчас выберем место, — ответил Струшня и встал. — Пройдемся, Кузьма.

— Нет, вы уж одни. Я пока побеседую с Платоном. Пришлите его сюда.

Струшня и Мартынов ушли. Камлюк поднялся и, в задумчивости расхаживая по палатке, стал поджидать Платона.

Смирнов пользовался в соединении всеобщим уважением. Он был умен и деятелен, энергичен и смел до дерзости. Эти его качества и отличное знание немецкого языка позволяли ему браться за самые ответственные задания, давали возможность проникать в самое сердце врага. Партизаны были в постоянной тревоге за его судьбу, а он, вернувшись с задания и узнав об их волнениях, виновато улыбался и неизменно отделывался все той же шуткой: «Двум смертям не бывать, а одной — не миновать. Ведь мне, хлопцы, суждено помереть от скарлатины — цыганка еще в детстве наворожила». Партизаны понимали, что шутка эта только для отвода глаз, чтобы отогнать мысли об опасности. Они знали, что Платон не любит думать о смерти. «Человек рожден, чтобы жить», — всегда говорил он друзьям.

Чтобы жить! Камлюк знает, как Платон Смирнов представляет себе воплощение этого девиза. Раненого Платона он, Камлюк, пробираясь в начале войны со своей группой с задания, подобрал в лесу подле Сожа… Во имя жизни Платон, студент предпоследнего курса института иностранных языков, оставил в самом начале войны уютную отцовскую квартиру в Москве и ушел добровольцем на фронт. Это он, переводчик при штабе дивизии, в решающую минуту боя бросился к станковому пулемету, расчет которого выбыл из строя, и своим огнем сорвал переправу врага через реку. Раненный в ноги, он, выбираясь из окружения, полз около десяти километров, только бы не попасть в плен. Во имя жизни Платон выбрал себе в партизанской борьбе самую трудную специальность — разведчика. Десятки раз ходил он на такие задания, на которые идут, как на смерть. Да, у этого человека железная самодисциплина, воля, огромная вера в жизнь!