Сплошной разврат
Шрифт:
Я любовалась сценой приезда политтехнолога через стеклянную дверь центрального входа. Мы с Юрием Сергеевичем Моховым, моим главным редактором, приехали в пансионат на полчаса раньше.
Леню Зосимова заметили и заинтересовались. Он очень удачно выложил на стойку регистрации бордовую «корочку» с мелкими золотыми буковками «Администрация Президента Российской Федерации» и зеленый дипломатический паспорт, а потом рассеянно предложил девушке-регистратору золотую кредитную карту. Все, разумеется, фальшивое.
Девушка замахала руками:
— Что вы, что вы, за все заплачено организаторами семинара.
— Вот как? — слегка
— Кто такой? — услышала я за спиной мужской голос.
— Первый раз вижу, — откликнулись несколько голосов одновременно.
А уже через минуту кто-то равнодушно наводил справки у администратора:
— Кто? Манукян? Фамилия вроде знакомая.
Отлично! Мы так и планировали. Большинство людей слышали эту фамилию, но не помнят — где и когда.
Вообще, суета у парадного подъезда пансионата вселяла трепет: подъезжали шикарные машины, из них выходили очень хорошо одетые мужчины и очень стильные женщины: сдержанные поклоны чередовались с пылкими объятиями, дружеские похлопывания по плечу — с почти страстными поцелуями. Все заняты только собой, но внимательно наблюдают друг за другом. Светская тусовка, что тут скажешь!
— Как дела, старик?
— О-о, кого мы видим!
— Цветешь, сил нет.
— О чем ты говоришь? Это все видимость.
Женщины направлялись к стойке регистрации за ключами и немедленно отправлялись в свои комнаты, потому что им «срочно, просто немедленно нужно привести себя в порядок».
«Когда они успели привести себя в беспорядок? — думала я. — Приехали сюда из дома, после водных и косметических процедур. Езды до пансионата полчаса — минут сорок. И все-таки успели потерять форму! Вот они — темпы современной жизни! Выходишь из душа, орошаешь себя духами, украшаешь макияжем и одеждами, а через полчаса — уже грязная развалина».
Мужчины задерживались на крыльце, курили, обменивались пустыми репликами:
— У вас какой номер? Да что вы? Так мы соседи.
— Вы на все три дня? А что так? А-а, понимаю. А я, знаете ли, решил оторваться по полной программе.
А вечер был чудесный — теплый и мягкий. Потолкавшись в вестибюле, я вышла на улицу и уселась на лавке перед входом — покурить и понаблюдать. Рядом со мной на той же лавке расслабленно покуривала женщина лет сорока — сорока пяти, весьма привлекательная, несмотря на избыточный вес. Я все время косилась в ее сторону и чуть не вывихнула оба глаза. Мне показалось, что дама ждет кого-то, хотя она старательно изображала полную безмятежность и отрешенность: сижу, курю, ни на кого не обращаю внимания. Да, в жизни Татьяна Эдуардовна Ценз — заместитель главного редактора популярной газеты «Молодежные новости», выглядела ничуть не хуже, чем по телевизору. Похоже, ее здесь почти все знали. Из подъезжающих машин то и дело неслось:
— Татьяна Эдуардовна, наше вам!
— Танюша, сколько лет, сколько зим! Выглядишь чудесно…
Она мило кивала, улыбалась, время от времени махала кому-то рукой. Но все это до поры до времени. Ее приятное лицо вдруг стало сосредоточенным, жестким. Не составило труда угадать, что ее так напрягло, — не отрываясь, она смотрела на томную пару, медленно бредущую по березовой аллее. Мужчина-щеголь в синем пиджаке, бело-голубой полосатой сорочке и ярко-желтом галстуке держал под руку эффектную блондинку в спортивном костюме. Пара действительно странная, но, похоже, Татьяну
Между тем пара в вечерне-спортивном неумолимо приближалась к главному входу, и вот Александр Трошкин (а это он, без сомнения, и в таком же прикиде, как в сегодняшнем кино) увидел Татьяну Ценз, встретился с ней глазами, подошел к лавочке и, склонившись в почтительном поклоне, молча припал к ее руке. Блондинка сделала вид, что любуется закатом.
— Рад тебя видеть, Танюша, — проскрипел Трошкин. — Знал, что ты будешь здесь, и прилетел на крыльях тоски. Скучал, томился…
— Вижу, — перебила его Ценз, выразительно глядя на блондинку. — Нам надо поговорить, Саша. В каком-то смысле я приехала сюда как раз за этим.
— Поговорим, дорогая, — кивнул он. — Нет вопросов. Все три дня — наши.
— Не думаю. — Ценз пожала плечами. — Но ты найди для меня минуточку. Постарайся.
Трошкин отступил на два шага, блондинка перестала таращиться на закат, и парочка удалилась в корпус, а к Ценз подскочил молодой человек с диктофоном в руке:
— Извините за беспокойство, вы не подскажете — это был Трошкин?
Ценз кивнула.
— Тот самый?
— А какой вас интересует? Какой из Трошкиных «тот самый»?
Молодой человек окинул Татьяну Эдуардовну удивленным взглядом и ответил вопросом на вопрос:
— А разве есть еще какой-нибудь Трошкин?
— Фамилия достаточно распространенная.
— Ах, бросьте. Александр Трошкин, политолог, президент фонда «Наша демократия».
— Да. — Ценз почему-то вздохнула. — Да, это он.
И молодой человек с криком: «Ой, у меня же к нему масса вопросов!» — бросился вслед парочке, только что исчезнувшей за дверями.
— У меня тоже, — тихо сказала Ценз.
На крыльце между тем появился маленький взмыленный человечек, который, просительно складывая пухлые ручки на груди, принялся метаться от одной группы курильщиков к другой, громко, но жалобно крича:
— Господа! И дамы! Участники семинара! Торжественный ужин по случаю приезда через час десять. Господа! Через час десять! Милости просим! Что касается бани…
Его крики потонули в общем одобрительном гаме.
Наступали сумерки, и у меня вдруг появилось неприятное предчувствие — как будто что-то должно случиться, что-то плохое, чего уже не избежать. Я уговаривала себя, что тревога моя ложная, что она навеяна анонимкой, и только ею, но отделаться от мрачных ощущений не получалось. «Не позвонить ли Васе? — подумала я. — Не он ли учил меня, что главным орудием оперативника является интуиция, которая успешно заменяет нам ум, честь и совесть. В конце концов, для его же, Васиного, блага стоит оторвать его от ужина и сообщить, что мне не по себе. Потому что, если с Иратовым и впрямь что случится, муровское начальство сделает из капитана Коновалова бефстроганов. Да и у самого Васи душа будет не на месте, несмотря на то, что он, атеист проклятый, всегда настаивал на том, что души в природе не существует, во всяком случае в себе он ее обнаружить не смог».