Сплошной разврат
Шрифт:
Василий ловко перехватил Сашу у двери:
— Я с тобой!
— Ты что, с ума сошел? Что ты Трошкину скажешь?
— Я буду прятаться за углами.
Саша скептически окинула Василия взглядом:
— Нет таких углов, которые могли бы скрыть тебя целиком. Пузо все равно будет торчать.
Василий вынужден был согласиться:
— Да, спрятаться там трудно. Но я умоляю тебя — осторожнее. Очень тебя прошу. Чуть что не так — немедленно звони.
— Да что не так-то? — удивилась Саша. — Ты меня как на фронт провожаешь.
Саша ушла, а вскоре засобиралась домой и Дуня.
— Дверь никому не открывать, — напутствовал ее Гоша. — Ни-ко-му. Пока Василий не приедет, сидите, Дуня, как мышь. Лучше и к телефону не подходите.
— Что значит — сидите как мышь? — удивилась Дуня. — Мыши вообще сидеть не умеют, они же не люди и не собаки. Я уже не говорю о том, что из всех представителей животного мира я меньше всего похожа как раз на мышь. Так что глупостей, Георгий, не говорите.
А Василий, по категорическому настоянию Гоши, поехал навещать Зину.
— Еще не хватало, чтобы наша Зинуля растревожилась и отправилась в свободное плавание, — строго напутствовал старшего оперуполномоченного Гоша. — Поезжай и запудри ей мозги еще дня на три. Успокоишь девушку — и сразу к Симкиной. Пугай, ори, подлизывайся — все, что хочешь, делай, только вытряси из нее, кому она Саню сдала.
Глава 29
АЛЕКСАНДРА
Теперь я понимаю, почему карнавалы так популярны в мире. Маска и клоунский наряд дают такую свободу, такую легкость и дьявольскую разнузданность, что хочется летать. Трудно хулиганить в своем привычном обличье, но стоит переодеться и спрятать лицо… Нет, время от времени обязательно надо наряжаться и раскрепощаться, всем категорически советую.
Вот я иду вихляющей походкой по коридору фонда «Наша демократия», зеленое пончо развевается, парик греет макушку, и все эти шныряющие туда-сюда важные типы в дорогих костюмах и модные красотки замолкают, вытаращивают глаза и оборачиваются. А я? Я тоже оборачиваюсь и показываю им язык. Что — съели? Вот вам! И вам! Перед поворотом останавливаюсь и, чувствуя на спине их изумленные взгляды, задираю юбку повыше и подтягиваю колготки. Фу, какая гадость, но до чего же приятно!
Следующий редут — Марина. Трепещи, овчарка Трошкина, сейчас я тебя повеселю.
Марина по-прежнему надменна. Она уже не пытается притворяться, что относится ко мне по-доброму. Нет, в каждом ее жесте, в каждом взгляде сквозит холодное презрение. Жаль, что я ничего не замечаю и все ее ядовитые стрелы отскакивают от меня, как от жестяной бочки.
— Вы опять в нарядном костюме, — сквозь зубы цедит она. — Все-таки решили показаться Александру Дмитриевичу во всей красе?
— Вот еще! — отмахиваюсь я. — Он мне сегодня утром надоел до смерти. Я к вам, поболтать, кофе попить. Вы рады? Сварите мне поскорей кофейку,
— А я как раз занята. — Марина расплывается в улыбке. Вот точно так же, я уверена, улыбается крокодил, глядя на беззащитного кролика, сидящего на бережку. Интересно, почему в народе прижилось выражение «крокодиловы слезы», и никто не додумался до «крокодиловой улыбки».
— Я настолько занята, — добавляет Марина, — что даже кофе вам сварить не могу. Некогда.
— Ой, как жалко! — Я обиженно оттопыриваю нижнюю губу — этому приему меня научил мой племянник Данила. — А давайте поручим варку кофе вашему шефу. Ему-то делать нечего, как всегда. Я пойду, скажу ему, что вы велели сварить нам кофе.
— Попробуйте. — Марина смотрит на меня с ненавистью и молчит.
А я томной походкой захожу в кабинет. Трошкин сидит за столом, задумчиво-скорбно склонившись над бумажками. То есть как у нас принято это называть, работает с документами. Все-таки Александр Дмитриевич — забавнейший экземпляр. И актерства в нем столько, что МХАТ позавидует. Я так громко хлопнула дверью и так шумно топчусь на пороге, что вполне уместно было бы поднять глаза от макулатуры и посмотреть на посетительницу. Так ведь нет, предпочитает изображать глубочайшую погруженность в дела.
— Здравствуйте, — говорю я утробным голосом. — Давно не виделись.
Трошкин медленно и с усилием поднял голову, как будто к его подбородку привязали трехкилограммовую гирю, и увидел меня. Томность с него как ветром сдуло, он дернулся, побледнел и вжался в кресло. Особенно хорош был его взгляд — пустой и мертвый. Вообще-то, мы так не договаривались — я рассчитывала хоть на какую-то эмоцию, на то, что он удивится или рассмеется… Кривляться мне больше не хотелось, и я молча подвинула к себе стул и села напротив Трошкина. Что-что, а скорбный вид я умею принимать с детства.
— Кто вы? — проговорил, наконец, Трошкин бледным голосом.
— А вы меня не узнаете? — басом спросила я.
— Нет, — коротко ответил он.
— Однако… — Я многозначительно закинула ногу на ногу. — Моя фамилия — Резвушкина. Точнее, так звучит мой творческий псевдоним.
— Вы от Квадратной? — спросил он.
— От какой?
— От Квадратной? — повторил он. — Неужели так необходимо устраивать подобные спектакли?
— Не понимаю, на что вы намекаете. Я сама по себе.
Трошкин вертит головой, оглядывается, словно ищет кого-то, я вижу, что вот-вот, вот сейчас он скажет что-то важное, но… Поганка Марина ухитряется все испортить. Она появилась на пороге кабинета и любезно осведомилась:
— Александр Дмитриевич, вам кофе? А Саше — тоже кофе или…
— Саше? — Трошкин привстает и опять бессильно падает в кресло. — Саше?
— Ну да! — весело подскакиваю я. — А вы меня правда не узнали?