Споём, станцуем
Шрифт:
Литавра плыла вместе с этой музыкой, позволяя ей слиться с собой. Барнум набрасывал мелодическую линию, а она ограничивалась тем, что время от времени добавляла орнаменты — те неотвязные оттенки, которые мешали ей сделаться скучной.
Облака начали рассеиваться, медленно открывая новую иллюзию, в которую перенес их Бейли. Она была неотчетливой, но огромной. Литавра открыла глаза и увидела…
Верхнюю Половину, лишь в нескольких километрах от плоскости Колец. Под ней была бесконечная золотистая поверхность, а над ней — звезды.
… внутренняя поверхность Бейли. А над ее невидящими глазами тонкий зеленый усик втягивался обратно в стенку. И исчез.
— Я изнемог.
— Ты в порядке? — спросил его Барнум.
— В порядке. Но изнемог. Я предупреждал тебя, что это соединение может не справиться с работой.
Барнум утешил его.
— Мы и не ожидали такого накала. — Он потряс головой, пытаясь выбросить из памяти этот ужасный момент. Страхи у него были, но фобий явно не было. Ничто никогда не подавляло его так, как это сделали Кольца с Литаврой. Он с благодарностью почувствовал, что Бейли вмешался и облегчил боль в том уголке его мозга, куда не было необходимости заглядывать. Для того достаточно времени будет позже, на длинных, безмолвных орбитах, по которым они вскоре будут двигаться…
Литавра приподнялась, озадаченная, но начала улыбаться. Барнуму хотелось бы, чтобы Бейли дал ему отчет о состоянии ее разума, но их связь была разорвана. Шок? Он забыл симптомы.
— Мне придется определить все самому, — сказал он Бейли.
— С ней, похоже, все в порядке, — сказал Бейли. — Когда контакт разорвался, я успокаивал ее. Может быть, вспомнит она немногое.
И она не вспомнила. Хорошо, что она запомнила счастье, но от страха в самом конце осталось лишь смутное впечатление. Она не хотела посмотреть на Кольца, да это было и к лучшему. И не надо было искушать или дразнить ее тем, что ей никогда не будет доступно.
Там, внутри Бейли, они занялись любовью. Это было глубоким, тихим и длилось долго. Остатки боли, что удавалось найти, излечивались в этом мягком безмолвии, нарушавшемся лишь музыкой их дыхания.
А потом Бейли постепенно сократился до размеров человеческой фигуры, охватив Барнума и навсегда оставив Литавру извне.
Они чувствовали себя неловко. Через час Барнум и Бейли должны были катапультироваться. Все трое знали, что Литавра никогда не сможет последовать за ними, но не говорили об этом. Они пообещали друг другу остаться друзьями, и знали, что обещание это было пустым.
У Литавры была финансовая ведомость,
— Две тысячи минус девятнадцать девяносто пять за пилюли. — Она высыпала в его другую ладонь с десяток маленьких шариков. В них содержались микроэлементы, которые пара не могла найти в Кольце, и лишь из-за них обитателям Кольца приходилось посещать Янус.
— Этого достаточно? — обеспокоенно справилась она.
Барнум взглянул на лист бумаги. Ему пришлось сильно напрячься, чтобы вспомнить, насколько деньги важны для обычных людей. Он же мало нуждался в них. Его счет в банке сможет обеспечить его пилюлями на тысячи лет, если он сможет прожить так долго — даже если он никогда вернется, чтобы продать еще одну песню. И он понимал, отчего на Янусе большинство этих операций имели разовый характер. Пары и люди плохо сходились. Единственной точкой соприкосновения было искусство, и даже здесь обычные люди испытывали давление денег, чуждое парам.
— Ну да, все прекрасно, — сказал он, и отбросил бумагу в сторону. — Это больше, чем мне нужно.
Литавра испытала облегчение.
— Я, конечно, это _з_н_а_ю_, — сказала она, чувствуя себя виноватой. — Но я всегда чувствую себя эксплуататором. Рэг говорит, что эта пьеса может и в самом деле хорошо пойти, и мы разбогатеем. А это — все, что вы вообще за нее получите.
Барнум знал об этом, и ему было все равно.
— Это и в самом деле все, что нам нужно, — повторил он. — Мне уже заплатили единственной монетой, которую я ценю — честью познакомиться с тобой.
На том и остановились.
Отсчет был недолгим. Операторы «пушки» имели привычку прогонять через нее пары, как овец сквозь ворота. Но для Барнума и Бейли было достаточно времени — растянутого — чтобы заключить Литавру в свои мысли, как в янтарь.
— Почему? — в какой-то момент спросил Барнум. — Почему она? Откуда берется этот страх?
— Я кое-что увидел, — задумчиво ответил Бейли. — Я собирался это исследовать, но затем возненавидел себя за это. Я решил оставить ее личные травмы в покое.
Тиканье медленно приближало сигнал к запуску, и в ушах Барнума заиграла сентиментальная музыка в басовых тонах.
— Ты все еще любишь ее? — спросил Барнум.
— Больше, чем когда-либо.
— И я тоже. Это приятно, и больно. Наверное, мы с этим справимся. Но с этого момента нам лучше ограничить размер нашего мира так, чтобы справляться с ним. Ну, а говоря вообще, что это за музыка?
— Пуск, — сказал Бейли. Он ускорил время, так что они смогли ее услышать. — Ее передают по радио. Цирковой марш.
Едва Барнум узнал музыку, как почувствовал мягкий, но нарастающий толчок пушки, разгоняющий его в трубе. Он рассмеялся, и оба они вылетели из широкой медной трубы парового органа Жемчужных Врат. Они прошли в точности сквозь центр огромного оранжевого дымового кольца под аккомпанемент звуков «Грохота и пламени».