Спокойной ночи, крошка
Шрифт:
Я, конечно, понимала, почему мои родители приняли такое решение. Однажды я услышала, как они говорят об этом: Мэл и Виктория не должны страдать из-за того, что их мама больна. Но тогда я не думала, что решением этой проблемы станет наша разлука.
— Это несправедливо. Мы должны держаться вместе, — сказала я. — Это несправедливо. Почему они должны ехать в Бирмингем? Мы больше не увидимся. А это несправедливо. Мы ведь не сделали ничего плохого.
— Никто не сделал ничего плохого, — ответил папа. — Это просто единственный выход.
Я уже открыла рот, собираясь вступить в спор, но Мэл повернулся ко мне и положил ладонь мне на руку, прося меня замолчать. Я хотела спросить, почему он так делает, и
— Пойдем прогуляемся, — сказал он.
Обычно он говорил так Корди, когда та капризничала. А такое случалось часто. Иногда Мэл вел на прогулку и Викторию, особенно если та грустила. Он вел на прогулку меня, если мы ссорились и Мэл хотел помириться. Но сейчас он произнес эту фразу с такой тоской в голосе, тоской и страхом…
Они гуляли около получаса. За это время мама успела выпить чашку чая, папа — кофе, а мы с Корди — какао. Корди напевала рекламу какао фирмы «Оувалтин». Хотя мелодия была очень прилипчивой, да и певица из Корди никудышная — если она не знает каких-то слов, то просто поет «прам-пара-рам», — никто не сказал ей помолчать.
— Виктория пошла в комнату Новы, она хочет подремать немного, — сказал Мэл, садясь за стол. Сейчас он казался таким взрослым… — Она согласна переехать в Бирмингем. Согласна поступить в интернат. Спасибо, дядя Фрэнк и тетя Хоуп, это именно то, что ей нужно. Виктория больше не желает жить здесь, но она не хочет, чтобы мы сердились на нее из-за этого решения.
— Никто на нее не рассердится! — хором воскликнули мы с папой. Мама улыбнулась.
— А я останусь, — продолжил Мэл. — Я не могу оставить маму. Я никогда не оставлю маму.
То, как он это сказал, его тон, его жесты — все это свидетельствовало о том, что Мэл принял решение и не отступится от него.
— Мы понимаем, — кивнула мама.
— Да, понимаем, — поддержал ее папа.
Все помолчали, раздумывая над тем, как изменится наша жизнь. Когда Виктория уедет, она перестанет быть частью нашей семьи. Мы не будем видеться каждый день, у нас не будет общих воспоминаний, шуток и семейных словечек. Нам будет трудно общаться с ней. Да, она останется близким нам человеком, но это будет уже не та близость, как прежде. И неважно, насколько часто она будет приезжать. Мы все равно будем знать, что наше детство прошло в разлуке. И мы выросли в разных местах. Рядом с разными людьми.
— Ладно, — наконец нарушила тишину Корди. — Если Мальволио не едет в интернат, можно я поеду вместо него?
Позже тем вечером Мэл сказал мне:
— Жаль, что папы нет рядом.
Мы выбрались из спальни и сидели на ступеньках крыльца на заднем дворике, любуясь садом и изгородью, закрывавшей от нашего взора железнодорожное полотно. (Наверное, мама и папа знали, что мы сидим здесь. Во-первых, мы передвигались с изяществом стада слонов. А во-вторых, мама с папой вообще, похоже, обо всем знали. Поэтому они так и расстроились, когда тетя Мер добралась до снотворного и водки.)
Мэл никогда не говорил о своем отце. Для меня стало откровением то, что Мэл не просто думал о своем отце — втайне я подозревала, что иногда он думает о дяде Викторе, — но еще и скучал по нему.
— Правда?
— Хотел бы я, чтобы он был рядом. Тогда мне не пришлось бы заниматься этим в одиночку. Я знаю, что твои мама и папа присматривают за мамой, но этим должен был заниматься мой отец. И тогда Виктории не пришлось бы уезжать.
В тот момент я поняла, почему Мэл согласился на отъезд Виктории. Он не мог заботиться о них обеих одновременно.
— Почему это случилось с нами, Нова? — спросил он. — Почему с нами? С моей мамой? Почему Господь выбрал мою маму?
Не думаю, что ему нужен был ответ. Он просто задавал вопрос. Если Мэлу и нужен был ответ, у меня его не было. Я не знала, как осуществляется этот выбор: кто будет страдать, с кем приключится что-то плохое, кто вынужден будет смириться с судьбой? Я вообще сомневалась в том, что пойму, почему что-то плохое случается с одними людьми, а не с другими. Хотя, может быть, и пойму. Может, когда-то я повзрослею. Не в том смысле, что я достигну возраста, когда можно голосовать, жениться, жить отдельно от родителей, ходить на работу. Повзрослею — значит пойму, как устроен этот мир. Пойму, почему к кому-то судьба благосклонна, а к кому-то нет. Почему кто-то страдает, а кто-то наслаждается жизнью. Возможно, в этом и заключается смысл взросления. Ты понимаешь, что такое жизнь.
Конечно, ты можешь делать все остальное — голосовать, жениться, жить отдельно от родителей, ходить на работу, делать вид, что ты уже взрослый. Но тебе никогда не стать взрослым, пока ты не поймешь, как устроен мир. Пока на тебя не снизойдет озарение. Возможно, в этом и состоит суть озарения. Не в том, чтобы сидеть в позе лотоса, напялив белую накидку, читая молитвы и чувствуя «единение с миром», — я слышала о таком. Суть озарения — в понимании.
Я обняла Мэла, и вдруг он обмяк, будто вся сила и боевой дух покинули его тело. Я хотела просто приобнять его, но оказалось, что я держу его на руках и Мэл давит на меня всем своим весом. Он, может, и казался худым как щепка, но на самом деле был довольно тяжелым, так что мне едва удалось переложить его с плеча на колени. Его голова покоилась на моем бедре, а я смотрела вдаль. Глаза привыкали к темноте, и я уже различала все очертания в темном прямоугольном дворике, очертания деревьев в саду и разросшейся живой изгороди, отделявшей наш сад от железнодорожного пути.
Мэл часто перелезал через изгородь, чтобы забрать улетевший футбольный мяч или шарик для пинг-понга. Однажды наш попугайчик по прозвищу Птичка залетел в изгородь, и Мэл осторожно накрыл его майкой, а потом спустился вниз. Шипастые ветки оцарапали ему спину и грудь, но Мэл не обращал на это внимания. Главным для него было спасти испуганного попугайчика. Тогда Мэлу было десять. Мама запретила ему лазить через забор, она сказала дождаться папу, чтобы тот взял лестницу и вытащил Птичку из изгороди. Но как только мама вернулась в дом, собираясь готовить обед, Мэл полез на дерево в саду, чтобы оттуда перебраться на изгородь. Он ослушался маму, потому что это тетя Мер выпустила Птичку. Она сказала, что хочет посмотреть, как попугайчики летают. Тетя Мер придумывала чертеж крыльев для людей, и ей просто необходимо было посмотреть, как летают попугайчики. Это было предзнаменованием. Мы все это знали. Знали, что вскоре придется опять идти к доктору. В то время Мэл ничем не мог помочь маме, но ему хотелось сделать что-то, чтобы все было в порядке. В том случае он мог только спасти Птичку. Мэл всегда так поступал, сколько я его помню. Что бы ни натворила его мама, он пытался все исправить.