Спокойной ночи, ночь
Шрифт:
Это его не волновало. Когда жена сказала, что нужны деньги, чтобы отправить детей в лагерь, он отдал ей всю зарплату.
Занял на работе, питался кое-как.
Анеле знала. Но ничего не говорила.
Дети уехали. Но жена стала часто звонить ему, требуя денег, устраивая истерики по телефону.
Он подрабатывал, брался за все подряд, но денег было мало, мало.
Анеле иногда кормила его. Очень вкусно. Не говоря ни слова, давала деньги на обед.
Так прошла еще неделя. Он смотрел на нее украдкой, когда она выходила от него, шла по залитой солнцем улице, сворачивала в скверик
Однажды он даже побежал за ней. Но она исчезла, растворилась. Быть может, успела уехать на автобусе или троллейбусе.
Когда жена заболела и попала в больницу, он пришел к ней. А она сказала:
– Иди к ней, к этой своей Анеле. Пигмалион несчастный.
Жена была начитанной женщиной. С ней иногда интересно было поговорить. Но теперь он уже полюбил молчание.
Молчание должно было стать абсолютным.
С каждым днем он терял ее. И с каждым днем все больше любил.
И не видел выхода.
Ему негде было жить. У него не было даже своего стула, на который бы он мог сесть с твердой уверенностью, что никто и никогда не сгонит его с места.
Все, что у него было - это она, Анеле-Елена.
Статуя. Кукла. Бессловесная и бессердечная. Но любимая больше всего на свете. В том-то и дело.
Командировка друга подходила к концу. На работе все шло наперекосяк.
И тогда-то, в один из вечеров, все это и случилось. Он добивался от нее ответа. Хоть какого-нибудь. А она как будто играла в детскую игру: "да" и "нет" не говорить.
– Ну скажи же хоть что-нибудь!
– закричал он.
– Ну, прогони меня!
– А зачем?
– она пожала плечами и отвернулась.
И тогда что-то взорвалось у него в голове. Солнце погасло и черная полуженщина-полуптица взглянула на него горящими бессонными глазами.
(Он оставил ее лежащей - белую мраморную статую, прекрасную, как никогда. Он целовал ее еще теплые ноги, живот, голову. Он не видел крови. Он даже мог бы подумать: разве у нее, у Анеле, есть кровь? Она же каменная. Фарфоровая. Прекрасная и холодная, и кровь в ней давно уже окаменела.
Наступала ночь.
Он зачем-то вышел на улицу. Ему нужно было куда-то. Он не помнил, куда. Он сел в полупустой троллейбус, а пассажиры почему-то стали отворачиваться и отодвигаться от него. Он в растерянности посмотрел по сторонам, наткнулся на чей-то заинтересованный, как ему показалось, взгляд, и сказал:
– Я, понимаешь, только что убил человека.
Тот продолжал смотреть. Верил? Нет?
– Я убил человека. Вот только что. Да.
Взгляд опустился ниже, и глаза слушавшего вдруг округлились. На рубашке, на руках, даже немного на джинсах - всюду были пятна крови.
Троллейбус ехал, как ни в чем ни бывало. Люди, сторонясь его, входили и выходили. А он все пытался объяснить то, что объяснять было бесполезно.
– Человека я убил, понимаете? Сковородкой в висок. На диване положил. Она еще теплой была...
И тут кто-то из заинтересовавшихся, неравнодушных, вдруг сказал:
– Так может, и не убил? Может, она там еще живая?..
Он тут же выпрыгнул из троллейбуса и помчался обратно. Было темно. Огромные дома поворачивались
Елены-Анеле на диване не было. Он сел на диван, переводя дух.
Он уже ничего не понимал.
Прошло много времени - он не знал, сколько. Потом он позвонил в милицию.
Они приехали быстро. Парни в какой-то странной форме, с автоматами. Он показал на диван. Диван весь был в крови. Да и сам он теперь весь был в крови.
Они набросились на него, как в кино. Скрутили, заломив руки за спину, защелкнули наручники, а потом стали бить ногами. И все спрашивали: где, дескать, где? Он не понимал, о чем они. Потом, сквозь адскую боль в затылке (огрели, видно, дубинкой), понял: спрашивали, куда он девал тело. Он не знал ответа. Но ответил, потому, что было слишком больно:
– Там, в скверике... листьями забросал...
Они повели его из квартиры. Привели в сквер, но было темно. Тогда посадили в машину и увезли.
С этого момента он полностью потерял счет времени, и не мог бы сказать, что было сначала, что - потом).
Она, Анеле-Ленка исчезла. Потом, сидя в камере, он понял это. Ее просто не было. Поэтому труп искать бесполезно. Она пришла из тьмы, чтобы разрушить его жизнь, убить его жену, сожрать детей.
Он вспомнил: однажды она сказала, что, возможно, забеременела. Он посмеялся тогда, объяснил, что пока рано делать выводы. А она знала, знала. Она смотрела куда-то в себя, она не могла ошибиться. И, может быть, после этого и наступило молчание. Да. Дальше - тишина.
(Они долго искали труп. Они его мучили там, на допросах, грозили, били, показывали фотографиями с какими-то обезображенными телами. Нет, Анеле была прекрасна и после смерти. Если только, думал он, если только она вообще жила... Пришла из молчания и возвратилась в него.
Они включали ему в глаза сильный свет и орали, вспомни, вспомни, вот это было у переезда возле такого-то полустанка, это - возле шоссе в аэропорт, вспомни хорошенько, гад, маньяк, псих ненормальный. А он глядел им за спины, тем, что мучили его, и видел Анеле - живой и невредимой. Она улыбалась и молчала, и ночь окружала ее, тьма была ее легким одеянием, и ее крыльями. Она была дитя ночи, пришедшей из тьмы).
По временам, лежа на жесткой постели, он действительно пытался вспомнить. Ему теперь стало казаться, что он спрятал ее тело. Та ночь представлялась ему калейдоскопом сумбурных, никак не связанных между собой событий. Вот он выходит из подъезда. Накрапывает дождь. Темно. Он идет через сквер к остановке и садится в троллейбус. Люди шарахаются от него. Потому, что руки у него в крови, и кровь запеклась на рубашке и даже на джинсах (это когда он вставал на колени, когда нес Анеле к дивану). Потом быстро-быстро мелькали цветные окна в огромных домах. Он бежал, будто кто-то гнался за ним. Он бежал к полосе заката - тонкой светлой полоске, исчезавшей за деревьями и домами. И черные крылья неслись над ним, били по глазам, со свистом рассекая воздух.