Спокойствие не восстановлено
Шрифт:
– Не могу… Враз убью. С одного удара… Дай охолону малость.
Мартын плюхнулся на обрубок и трясущимися руками принялся сворачивать цигарку. И тут Гошка заплакал. Слезы покатились сами собой. Как ни пытался Гошка удержать их – не мог. Сперва плакал молча, потом, всхлипывая и подвывая, и, наконец, в голос, горько, отчаянно, безнадежно. Обессилев от слез, услышал голос Мартына.
– Ишь, крепок, а разобрало. Морду-то оботри! – И, сообразив, что со связанными руками и ногами этого не сделаешь, добавил: – Погодь,
Гошка голый сел на лавку, всхлипнул еще несколько раз и утерся рубахой.
Мартын сутулился на чурбане, в одной руке цигарка, в другой – плеть.
– За что тебя?
Гошка, осушив слезы рубахой, сбивчиво рассказал.
Выслушав, Мартын присвистнул:
– Так и ответил барину?
Гошка шмыгнул носом:
– В точности так.
– Силен мужик! Понятно, отчего мне пожалован.
Мартын опять покрутил головой – должно быть, такая была привычка.
– Как зовут?
Гошка ответил.
– Егор, стало быть, по-нашему. Ну, коли послан, делать неча. Ложись, Егор.
Гошка покорно, опустошенный и почти безразличный к своей участи, лег на лавку.
Мартын снова накинул веревки и затянул, но много легче, чем первый раз. Гошку не тронула палаческая милость.
– Теперь кричи громче. Ори во всю силу. Чтоб людям было слышно – дело исполняем, не прохлаждаемся.
– Я, когда бьют, кричать не приучен.
– Э, касатик, то дело поправимое…
Свистнула плеть, и заорал благим матом Гошка.
– То-то…
Плеть снова со свистом опустилась. Но теперь не на Гошку, а над самой его головой на скамью.
– Ори, – велел Мартын. – Не то еще помогу.
Гошку уговаривать не пришлось. После очередного удара плетью по скамье завопил дурным голосом:
– Дяденька, не надо…
– Совсем другая песня…
По окончании мнимой экзекуции Мартын провел несколько раз чем-то поперек Гошкиной спины, отчего ее жигануло, точно крапивой.
– Теперича изобрази, будто сильно битый, на ногах не стоишь. Видал, какие от меня выходят?
– Как не видать!
– И ни одной душе ни звука. У меня шкура тоже не казенная.
Дед с отставным солдатом томились возле конюшни. Уложив Гошку на старую солдатскую шинель, понесли в столярку.
– Ишь, как исполосовал, изверг… – накладывая примочки, бормотал Прохор. – Креста на нем нету. – Ты попробуй уснуть, – продолжал Прохор. – Легче будет. По себе знаю.
Гошке хотелось побыть одному, неловко было перед дедом и Прохором. К его великому облегчению, оба ушли – дела ждали.
Едва дед с Прохором вышли из столярки, стукнула дверь – на пороге – студент. Прошел, опустился на лежанку рядом с Гошкой. Спросил:
– Живой?
– Живой…
– Уже хорошо. А я заглянул к тебе, чтобы передать привет. От кого
Гошка пожал плечами.
– От Санто Серафино, – студент сделал паузу и с полуулыбкой добавил: – А точнее, от его хозяек.
– Правда?! – Гошка рывком сел на лавку, позабыв про Мартыновы наставления. Сколько раз в Никольском и по дороге к нему вспоминал и нечаянную встречу на Сухаревке, и старенький дом в Арбатском переулке, и, разумеется, Соню. Эх, Соня… В полной уверенности, однако, пребывал, что о нем давным-давно забыли. И вот тебе на! Сидит рядом, опершись руками о колени, в высшей степени симпатичный ему студент и, посмеиваясь, передает привет от Санто Серафино.
– Как они там?
– Да ничего. Просили сообщить о тебе. Я одно письмо отправил. Рассказал о твоей усердной службе при Александре Львовиче.
Гошка потупился.
– А теперь, похоже, придется писать другое.
– А как вы сюда попали?
– Ты же сам оставил адрес.
– Вы из-за меня…
– Ну, не совсем, положим. Триворовы искали репетитора для Николеньки. А я – уроки. Мне, в общем, было безразлично, куда ехать. Постой, – сам себя перебил студент. – Об этом еще наговоримся. Как ты? Очень больно?
– Не… – убедившись, что поблизости никого нет, понизил голос Гошка. – Почти совсем не больно.
– Но о Мартыне рассказывают страшные истории.
Гошка еще раз огляделся:
– Чудно получилось…
И поведал студенту обо всем, что произошло в конюшне.
Студент выслушал Гошку с чрезвычайным вниманием. Как видно, происшедшее его очень заинтересовало.
– Крайне любопытно! – сказал он по окончании Гошкиного повествования. – И симптоматично.
– Что? – не понял Гошка.
Но студент, казалось, не слышал, погруженный в свои мысли.
– Это надо будет иметь в виду, – сказал задумчиво.
Глава 11
БАРЕ – ВОТ БЕДА!
Мартын пришел на другое утро после происшествия трезвый, угрюмый.
– Штоб семь ден наружу не высовывал носа. Понял? Блажь на меня нашла вчерась. А ее, блажь-от, баре могут себе позволить. Мужик – нет. Так что гляди. Подведешь – пеняй на себя.
И вышел, громко стукнув дверью.
Гошка внял всей серьезности предупреждения. Потому ни деду, ни Прохору не открыл тайны.
Он прислушивался к каждому звуку, доносившемуся снаружи, и при каждом подозрительном кидался на лежанку животом вниз. Делал вид, что от боли не может повернуться на спину. Очень и не приходилось притворяться. Один-единственный удар, который получил для острастки и который был, по Мартыновой мерке, шутейным, ой, как давал себя знать! «Что было бы, – думал про себя Гошка, – отпусти Мартын полностью назначенное Стабарином наказание?» Мурашки начинали бегать по телу при одной мысли о том, чего он чудом избежал.