Спор о варягах
Шрифт:
В этой статье Костомаров, критикуя исследования Погодина, отрицал норманнскую принадлежность варягов, древней руси. Он выводил варягов, Русь, из литовского края — из Жмуди. Там есть речка Рось, приток Немана, такое же название носила часть течения Немана, у литовцев есть имена, очень похожие на имена летописных варягов. Литовцев же, близких по языку к славянам, Костомаров, как и многие ученые в те годы, считал попросту славянами. Но не только скандинавы — и варяги литовского происхождения не оказывали существенного влияния на общественную жизнь и культуру восточных славян, растворившись в местной среде без остатка. Недаром от них почти ничего не осталось в культуре и языке — как же им можно приписывать создание славянского государства?!
На
«...Все эти господа, — писал Погодин (ПД 1860: 257), — точно так, как теперь "Современник", думают уличить меня в уголовном преступлении, нанести личное оскорбление, приводя Русь откуда-нибудь, лишь бы вопреки моему мнению. Да помилуйте, господа, я не получал наследства не только от Рюрика, который все свое вместе с сыном вверил Олегу, но даже и от Синеуса и Трувора, которые умерли бездетными, право, для меня все равно, откуда бы не доказывалось происхождение Руси, лишь бы повернее. Я считаю Русь норманнами, а вы приводите ее из Жмуди. С богом, счастливый путь им и вам, да я-то чем виноват, что искал или думал найти ее в другом месте? "Мы из Жмуди, мы из Жмуди! Что, взял, что, взял?!" Ничего, ничего, я вас только поздравляю и готов, читая вашу рецензию, согласиться даже на происхождение от эскимосов, готентотов...»
Но, несмотря на такую готовность, Погодин тут же повторял свои доказательства норманнского происхождения Руси и старательно опровергал гипотезу Костомарова.
«...Мнения имеют жизнь... —- писал он. — Они пропадают, скрываются и опять возникают, помолоделые, принаряженные. Так и ломоносовское мнение явилось теперь уже в новом костюме, во фраке и перчатках, но оно все-таки не значит ничего в сравнении с мнением о норманнском происхождении Руси» (ПД 1860:14).
В заключении письма Погодин бросал Костомарову вызов по всем правилам светского обхождения, попутно лягнув демократических деятелей из круга Чернышевского и Добролюбова.
«Я считаю вас, — писал он Костомарову, — честным, добросовестным исследователем в куче шарлатанов, невежд, посредственностей и бездарностей, которые, пользуясь исключительным положением, присвоили себе на минуту авторитет в деле науки и приводят в заблуждение молодежь; вот почему я требую сатисфакции, то есть торжественного отступления из
Жмуди или полного отражения приведенных мною кратких доказательств, за коими я готов двинуть и тяжелую артиллерию. Иначе — бросаю вам перчатку и вызываю на дуэль, хоть в пассаже. Секундантов мне не нужно, разве тени Байера, Шлёцера и Круга, если у вас в Петербурге (Погодин жил в Москве. — Л.К.) есть вызыватели духов, а вы, для потехи, можете пригласить себе в секунданты любых рыцарей свистопляски (видимо, имелся в виду Добролюбовский «Свисток» — Л.К.). Сбор в доказательство моего беспристрастия готов уступить в пользу неимущей Жмуди.
Без шуток, приехав на неделю в Петербург, я предлагаю вам публичное рассуждение в университете, географическом обществе или в академии, в присутствии лиц, принимающих живое участие в вопросе...» (ПД1860:15).
Н. Г. Чернышевский, которому Костомаров показал это письмо, уговаривал его не соглашаться на участие в диспуте, опасаясь, что Погодин вызывает его «на шутовство». Погодин был известен как мастер высмеивания своих противников, да и сам тон письма наводил на такие подозрения. Все же Костомаров решился на открытое состязание. Он опубликовал в газете «Санкт-Петербургские ведомости» предложение Погодина и свой ответ:
«Я принимаю вызов М. П. Погодина... и объявляю М. П. Погодину, что он найдет меня, с оружием в руках, везде и всегда, куда только назначит явиться» (ПД 1860:16).
Погодин впоследствии признавался, что он не
Встреча была назначена на 19 марта 1860 г. в Университете, вход платный, сбор — в пользу нуждающихся студентов. По живому описанию современника, «варяги занимали действительно все образованное общество наше до того, что слова "Погодин", "Костомаров", "дуэль" беспрерывно оглашали воздух и на Невском проспекте, и на набережных Невы, и в театрах, концертах, ресторанах, и даже в каждом доме, где сходились пять-шесть человек».
По городу бродили самые нелепые слухи.
«Утверждали, что дело будет решаться всеми присутствующими, на голоса, и таким образом несомненно уже будет, кого Русь лучше хочет — норманнов или литовцев. Кроме того, рассказывали, что среди университетской залы будет устроен костер, на котором сожгут сочинения побежденной стороны... Два дня до диспута походили на Новый год; приезжему человеку можно было подумать, что все разъезжают с визитами, а это они за билетами рыскали!» (Свисток 1860:10-11).
Билеты продавались по неслыханно высоким ценам: в 3-5 рублей (два с полтиной в то время — это была цена овчинного полушубка или пуда осетрины), даже чтобы попасть на хоры, нужно было уплатить полтора рубля. Задолго до диспута публика записывалась в очередь. Две тысячи билетов расхватали в несколько часов. Перед самым открытием билеты перекупались с рук за совершенно баснословную сумму — по 50 рублей за билет!
К зданию Университета Погодин и Костомаров подъехали в одном экипаже.
«Через сени, — вспоминал потом с неудовольствием Погодин, — нам понадобилось в настоящем смысле слова пробиваться. Давка была страшная. Толпы, без билетов, напрасно испрашивая позволения пройти за какую угодно цену, готовились брать приступом места. С большим трудом могли мы пройти даже по зале до кафедр (для диспута было поставлено две кафедры, одна напротив другой. —/7.^). Народу набралось столько, что когда я сел на кафедру, я не мог буквально оборотиться, чтобы не задеть головою соседа. Духота нестерпимая!.. Непрестанно раздавались крики: садитесь, садитесь, а садиться было некуда» (Погодин 1860:11-12).
«Словом, — иронизировал впоследствии "Свисток", — публика была велика и обильна, а порядка в ней не было».
Как писали тогдашние газеты, в зале было много «ученых, литераторов, военных, студентов, — и даже несколько дам» (Лохвицкий 1860).
Диспут открыл ректор Университета П. Ф. Плетнев. Затем Погодин изложил доказательства норманнского происхождения Руси и критику гипотезы Костомарова. В доказательство норманнского происхождения варягов приводил свидетельства летописи о призвании из-за моря, греческую хронику о гвардии варангов, набиравшихся из северян — датчан и др., арабские сочинения о нападении русов на Севилью, норманнские имена князей — Рюрик, Аскольд, Свенельд, Руальд и др., два ряда названий порогов у Константина Багряднородного — славянские и русские. Он делал упор на то, что гипотеза Костомарова построена на случайном звуковом сходстве имен и географических названий. Названий со словом Рус- или Рос- на свете сколько угодно — графство Росс в Шотландии, город Росс в Англии, залив Рос в Испании и т.д. К именам летописных варягов можно подобрать похожие не только в Литве.
Затем Костомаров подробно, по косточкам разобрал доказательства норманнского происхождения Руси, предъявленные Погодиным, и показал, что в каждом из них можно усомниться. Что же касается своих доводов, то он указал, что берет не первое, встреченное где попало, название со слогом Рос-, а название с побережья Варяжского моря. Между варяжскими и литовскими именами не созвучие, а полное совпадение — стоит только отбросить обычное литовское окончание — ас: у варягов Игорь — в Литве Игорас, у варягов — Карши, в Литве — Каршис, у русских князей Глеб — в Литве Глебас, и т. д.