Спор об унтере Грише

Цвейг Арнольд

Поэтому она поворачивает обратно, бежит вниз по лестнице, по коридору, за угол и останавливается перед кабинетом всесильного главного хирурга, который в это время обходит больных.

Конечно, сюда вход воспрещен: сначала надо доложить о себе через две-три промежуточные инстанции. Однако сестра Софи просто нажимает ручку двери, дверь заперта, но в — ней торчит ключ, и сестра Софи смело отпирает ее. Затем откидывает тяжелую портьеру в соседнюю комнату. Здесь ее может застигнуть главный хирург или старший ассистент.

В первом случае — на нее накричат, во втором —

зацелуют, а может быть, кто-нибудь еще войдет сюда, так же, как она, без разрешения, тогда Софи холодно спросит, что ему, собственно, здесь нужно?

Ибо в ней проснулась фрейлейн фон Горзе, которую на работе совершенно вытесняет сестра Софи; и эта фрейлейн фон Горзе, глубоко проникшись суровыми и яркими идеями писаря Бертина, человека с выдающимися скулами и пламенными глазами, чувствует себя на важном посту; она знает, что от ее действий зависит ход дела, в котором жгуче заинтересован ее друг.

Мгновение она колеблется у трубки, ей, конечно, не терпится сначала поговорить с ним самим, тотчас же сообщить ему неслыханную новость, чтобы в момент, когда она сама вынуждена будет нанести ему такой сильный удар, он услышал бы биение ее взволнованного сердца.

Затем она, однако, решает, что важнее позвонить обер-лейтенанту Винфриду; к тому же вызов его покажется менее подозрительным, чем вызов писаря из военного суда, поскольку разговор будет вестись из комнаты главного врача.

Она просит соединить ее с адъютантом его превосходительства. Внизу, в подвале, телефонист Леер механически вставляет штепсель — только что пришли с полевой почтой из дому письма от жены, описывающие мучительные трудности получения военного пособия. И вот обер-лейтенант Винфрид узнает из торопливых и сбивчивых слов сестры Софи о приказе Шиффенцана — ровно за полчаса до того, как приказ поступит в комендатуру.

В высокой, окрашенной в зеленый и коричневый цвета комнате главного врача тишина, сумрак. За окном колеблется сплошная завеса падающего снега. Сестра Софи, набравшись храбрости, вызывает и писаря Бертина.

Внизу, в подвале, удрученный супруг Леер переворачивает третью страницу письма и рассеянно дает второе соединение. Взволнованно, нежно, в торопливых словах, доходящих до слуха и сердца Бертина, Софи шепчет ему о том, что произошло. Она слышит, как он мгновенно охрип и дважды, трижды все более тревожно переспрашивает:

— Что? Что?

Она объясняет ему, что Винфрид уже знает об этом. Через нее. Но с Бертином она обязательно должна поговорить сегодня вечером.

— Послушай! — стонет он вдруг, — мы обесчещены.

— Сегодня в солдатском клубе, — говорит она, — устраивается небольшое торжество для протестантов-саксонцев. Вход свободный для всех — по случаю дня реформации и в память Мартина Лютера. Сестры евангелического исповедания получат по этому случаю отпуск. За них будут работать сестры-католички и еврейки, а завтра, в день всех святых, и послезавтра, в день поминовения усопших, будут освобождены от работы сестры-католички. Праздник в солдатском клубе начнется не раньше девяти.

Бертин обещает обязательно прийти.

Обер-лейтенант

Винфрид, прекрасно владея собой, набрасывает ряд цифр на лист бумаги. Сидя за письменным столом дяди, он высчитывает, могла ли уже состояться встреча Лихова с Шиффенцаном еще до отправки последним телеграфного приказа, и приходит к выводу, что это невозможно: помнится, Лихов говорил что-то о половине пятого или половине шестого. Эта мысль, молнией блеснувшая догадка, смягчает ужас, охвативший его от нелепой новости. Он берет расписание поездов.

Скорый поезд на запад отходит из Брест-Литовска около половины шестого, думает Винфрид. Значит только через три четверти часа дядя будет у Шиффенцана. И, прищурив один глаз, он другим точно нацеливается в невидимую мишень.

Самолюбивый человек — осеняет его внезапно — торопится закончить дело, прежде чем столкнется с более сильным человеком. Шиффенцан боится дяди. Винфрид облегченно вздыхает, его лицо, выражавшее страстное напряжение, успокаивается.

Стоит только Лихову по душе потолковать с Альбертом, и приказ будет отменен, если только сам дьявол не вмешается в это дело. Во-первых, таковы уж нравы у пруссаков, да и по-человечеству этот шаг Шиффенцана можно понять.

Спустя несколько минут раздается телефонный звонок. Познанский спокойно спрашивает, не соблаговолит ли господин Пауль Винфрид возможно скорее переступить порог его недостойного дома. У него, Познанского, припасена для Винфрида новость.

Винфрид смеется: этой новостью его уже ошарашили, но дело обстоит не так плохо. Конечно, он охотно придет, хотя изнемогает под бременем служебных обязанностей. Но время военное, можно и понатужиться… Да и в самом деле, надо договориться, что предпринять в ближайшие дни. К черту служебные обязанности. Он немедля явится к нему.

В ответ на это Познанский, со свойственным ему неприятным упрямством, сопя носом, почтительнейше просит господина обер-лейтенанта запросить сначала дежурного фельдфебеля, являлся ли Папроткин сегодня утром, как всегда, в дивизионную канцелярию.

Винфрид щелкает пальцами свободной руки. Вот это умно! Он стрелой примчится через пятнадцать минут и почтительно просит приготовить ему чашку свежего чаю.

Затем Винфрид проходит через две пустые комнаты и присаживается к углу длинного стола, за которым фельдфебель Понт, опустив зеленую висячую лампу, разглядывает большие снимки мервинской деревянной синагоги, присутственные часы уже почти на исходе — кто решится придраться к штабному фельдфебелю.

— Нет, — отвечает Понт, удивленно глядя на начальника, — сюда русский сегодня не являлся; должно быть, его сегодня отправили в канцелярию военного суда.

— Нет, — говорит Винфрид, — там его тоже не было.

— Что ж это такое? Там, видно, полагают, что с нами уже и считаться незачем, раз его превосходительство уехал? — спрашивает фельдфебель. — По собственному почину они не пошли бы на это.

— Кот со двора, мыши во двор, — смеется Винфрид.

Понт качает своей большой, коротко остриженной головой, уже поседевшей на висках.