Спор с дьяволом
Шрифт:
Пришаркивая, легонько волоча ногу, дымя дешевой сигарой, я, как заведенный, бродил по саду – не столько утомительное, сколько раздражающее занятие.
Легкий зовущий свист заставил меня насторожиться.
Я прислушался.
Свист повторился.
Не отзываясь, я бесшумно приставил к стене валявшуюся в траве лесенку, и внезапно поднялся над украшенным битым стеклом гребнем.
На дороге стоял человек.
Он приветливо ухмыльнулся. Он красноречиво похлопал короткой толстой рукой по накладному карману куртки, из которого торчала плоская фляжка. Маленькие
– Новый садовник мистера Беллингера?
Для верности он навел на меня толстый указательный палец.
– У тебя-то, наверное, есть язык, – добродушно предположил он. – Спускайся на травку. У меня как раз есть свободное время. И еще кое-что есть, – похлопал он себя по оттопыренному карману. – Бедняга Бауэр… Мы любили с ним поболтать.
– С глухонемым-то? – не поверил я.
Иктос возмутился:
– Ты бы посмотрел! Он все понимал. Ему говоришь, он кивает. Все как на исповеди.
– Со мной это не пройдет.
– Что не пройдет? – Иктос удивленно уставился на меня. Смотреть снизу не очень удобно, его толстая шея и рыхлое лицо побагровели. – Откуда ты такой?
– Не твое дело.
– Грубишь, – бывший грек покачал головой. – Ты не похож на беднягу Бауэра.
– Это точно, – хмуро подтвердил я. – Со мной не больно повеселишься.
– Давно таких не видал, – признался Иктос. – А по роже ты – человек.
– Здесь частное владение, – отрезал я. – Не следует тебе тут разгуливать.
Он ухмыльнулся:
– Частные владения – это там, за стеной. Там, где ты торчишь, – уточнил он. – А дорога принадлежит местным властям. Я свои права знаю.
И добавил, расплываясь в ухмылке:
– Я вижу, глоток тебе в самый раз будет, а?
Если честно, он был прав. Но я не собирался поощрять бывшего грека:
– Не пройдет. И плевать мне, кому принадлежит дорога. Будешь шуметь, пальну из ружья.
– Из ружья? – Иктос оторопел.
Я подтвердил сказанное кивком. Иктос расстроился:
– Странный ты какой-то. А зря. Тут в округе ни души, ты со скуки сбесишься. – Он растерянно присел на обочину. – Не хочешь выпить, так и скажи. А то – из ружья! Видал я таких! – И опять разулыбался: – У нас на станции бар есть. До станции ходу три мили, прогуляться – одно удовольствие. Мы по субботам там и собираемся. Приходи.
Мое молчание сбивало его с толку:
– Ты что, онемел? С Бауэром, клянусь, было веселее. Что там случилось с беднягой?
– Болезнь, наверное.
Иктос принял мои слова за шутку и обрадовался:
– Болезнь! Это ты хорошо сказал. Дика Гилберта в баре саданули бутылкой. Вот болезнь, да? Раскроили весь череп.
Он отвернулся, что-то там отыскивая, и я мгновенно скользнул по лестнице вниз. Я не собирался с ним болтать, он мне не понравился. Сам по себе он не показался мне опасным,
4
Иктос действительно приятельствовал с покойным Бауэром, я это знал, но появление Иктоса меня насторожило.
Я не думал, что бывший грек может на кого-то работать – слишком болтлив, но присмотреться к нему было не лишним.
Бар по субботам.
Я хмыкнул.
Я не собирался оставлять Беллингера наедине с судьбой даже на минуту.
Странный старик.
Он часами сидел один, в компании он не нуждался. Смотрел в небо, что-то обдумывал. Варил кофе. Странно еще, он никогда не подходил к телефону. А при глухонемом Бауэре? Кто-то же должен был это делать.
– Могут позвонить друзья, – заметил я как-то.
– Друзья? – Беллингер недружелюбно хмыкнул. – Что ты имеешь в виду?
– Ну, как… У всех есть друзья… Или там по делу, – попытался я выкрутиться. – Три дня назад звонил журналист… Какая-то газета… Обещали неплохие деньги…
– Деньги? – Беллингер вытянулся в кресле, размял одну ногу, потом другую. – Я сказал тебе, гони всех! Никаких встреч. Если встретимся, то на кладбище.
– Не надо так говорить.
– Заткнись, – Беллингер даже не повысил голоса, но было видно, командовать он умеет. – Если я сказал – на кладбище, значит там и увидимся.
Я кивнул.
Не мое это дело – спорить с тем, кого охраняешь. Тем более, что он не догадывается об этом.
Есть такой анекдот: неврастеник является к доктору. Доктор, естественно, расспрашивает, как жизнь, да что у него за работа? – «Ответственная работа, доктор». – «Давайте конкретнее». – «Сортирую апельсины, доктор». – «Апельсины? Как это?» – «Ну как! Целый день по желобу передо мной катятся апельсины. Целый день я бросаю большие апельсины в одну корзину, средние – в другую, маленькие – в третью». – «Не худшая работа, – говорит доктор. – Наверное, успокаивает». – «Успокаивает? – взрывается неврастеник. – Да вы поймите, доктор! Целый день передо мной катятся апельсины, целый день я хватаю то один, то другой, целый день я вынужден делать выбор, выбор, выбор!»
Ладно.
Я тоже все время стоял перед выбором.
Мне следовало постоянно следить за стеной и садом, заниматься хозяйством, и в то же время не упускать монологов Беллингера.
Говард Фаст, – ни с того, ни с сего сердился вдруг Беллингер. Игра в партии, вход, выход… Он лично ставил не на таких людей…
Каждое слово его бессвязных воспоминаний записывалось людьми Джека Берримена, а я старался ничем не выказать своего интереса. Старик довольно быстро начал относиться и ко мне как к глухонемому. Меня это устраивало. Ничто так не успокаивает человека, как ощущение чужой тупости. Иктоса устраивал Бауэр, Беллингера устраивал я. Ему ведь и в голову не приходило, что благодаря мне где-то далеко от «города Сол» доктор Хэссоп, давний приятель, ежедневно анализирует каждое его слово.