Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев
Шрифт:
я взила для Госпжи патом падсуну
тканей щитат нада ест и лен и сукно шерст годна есть крашна и никрашна
сапогови ботов 5 по 2 годнх и 2 по 2 очинь драных на пачинку
ишщо аружье
мець прямой 1 мечь крива 1 нажей ищшо разнх длиных
Госпжа взила малаток на длиной палке калоть прабивать желзное как звать низнау
даспехов тоже разнх, стршный белый обяснит птом
жрат на общее нищитала буду потм записть
ест в тилега слонина сольца зерно прочие другое
пасуда
птм дпишу
Госпжа Хель багата
и я наврна тоже нимнога
Опись АА105062, текст 6
* * *
Причуды памяти бывают удивительными… Елена отчетливо помнила слова из какого-то фильма: «Наш враг был побежден. Но не было ни пиршества, ни радостных песен». Помнила голос актера дубляжа с такой ясностью, будто смотрела фильм только что. И не могла вспомнить ни названия, ни сюжета.
Две фразы полностью охватывали суть происшедшего. Чернуху отстояли, притом удивительно малой ценой, особенно с учетом противников. Из Армии не погиб никто, дружинники потеряли двоих — Писаря и Маргатти, это было не просто мало, а исключительно, невероятно мало для столь жестокой баталии. Однако ранены оказались почти все. Марьядек носил руку в лубке, Гаваль остался кривым. Кадфаля целительница полночи, до восхода солнца вытаскивала с того света и вытянула, но при одном лишь взгляде на изувеченного искупителя было ясно — дубину он больше в руки не возьмет. И передвигаться будет в лучшем случае опираясь на трость, хорошо, если не с костылем. Гамилла ходила в плотной повязке на ребрах, время от времени кашляла и сплевывала кровь. Баронские дружинники были примерно в таком же состоянии — ушибы, гематомы, треснувшие кости. Да и сама лекарка чувствовала себя неважно, после столкновения с Барабаном ее мучили приступы головной боли, покрой накатывала тошнота. К тому же пришлось распустить косу и расчесывать волосы так, чтобы прикрыть ухо. Время от времени лекарка представляла, в каком состоянии она встретит старость, если прежняя частота ранений сохранится, и экстраполяция не радовала.
Чернуха потеряла человек двадцать или около того, деревенские не распространялись особо насчет покойников, а пришлые не задавали лишних вопросов. Мертвых похоронили за оградой, выделив ради этого отдельный участок. Собственную могилу выкопали для Барабана, упокоив дестрие согласно древним обычаям. Елена поймала себя на том, что старого коня ей искренне жаль. Людей не очень, а над судьбой Барабана хочется плакать. Поразмыслив над этим, женщина решила, что смерть людей уже не в диковинку, это процесс, увы, привычный, от него сердце не заходится в дрожи. Гибель же верного боевого коня — событие новое, удивительное и потому за душу цепляющее.
Елена думала, что после победы состоится какой-то суд и справедливая казнь, однако наказывать было некого. Кто не сбежал, лег в общую на всех яму, живым остался лишь один злодей, и тот ущербный. Здоровенный детина, сильный, туповатый, а может просто слабоумный, он, казалось, искренне не понимал, что происходит и какие для него открываются перспективы. Его бы пришибли как остальных, не мудрствуя, но тут вылезла крикливая и бойкая тетка, одна из новообразовавшихся вдов, и заявила, что коль мужа повбивали, пущай ей отдадут ентова, потому как в хозяйстве мужик нужон и должнон, без мужика вообще не жисть, а сплошное огорчение и разорение. Общество посовещалось и пришло к выводу, что претензия справедлива. Чтобы пленный не хулиганил и понес хотя бы символическое наказание, ему тут же отрубили большой палец на правой руке и сдали в пользование будущей супруге. Детина морщился, страдал, но переносил испытание стоически, кажется, для него не было особой разницы — тянуть лямку в армии или на сельском хозяйстве. За отсутствием попа освящение брака и правильное отпевание мертвых оставили на будущее, когда в деревню заедет какой-нибудь слуга божий.
Оставаться в Чернухе дальше не было ни потребности, ни желания. Никто не падал на колени, лобызая натруженные в ратном труде длани спасителей. Защитников не гнали, но и смысла в их присутствии больше не имелось, поэтому гости оказались на положении элемента пейзажа, только уже тягостного. Но раненые тормозили процесс отбытия, ради них Армия осталась в деревне еще на несколько дней. Вообще было… как-то обидно.
Но все равно обидно. И хоть в этом классика не обманула — самураи Куросавы, насколько помнила женщина, тоже уходили без оваций и благодарственных слез. Только если в фильме крестьяне что-то сеяли под песню, Чернуховские жители на третий день после боя организовали полуязыческий обряд, как-то связанный с завершением осени, а также защитой скота от падежа.
В полночь девицы и вдовы собрались, одевшись в белые рубахи, затем, поочередно впрягаясь в соху, провели символическую борозду вокруг всей деревни, за частоколом. Прочие женщины шли гурьбой с палками, кочергами, метлами, изображая ведьм в полете. Часть вооружилась кухонной утварью и била в кастрюли со сковородками, распевая что-то невнятное и дикое, поминутно крича «Вот она! Гоните! Бейте!». Обойдя полный круг, в конце безумного шествия бабы зарыли живого поросенка, петуха и лисичку-мышелова, все черного цвета. Посмотрев на это, Елена решила, что в гостях лучше не задерживаться.
Попутно оздоровительным процедурам три женщины — Лара, Мара и Витора — провели оперативную инвентаризацию трофеев. Неожиданно победители оказались довольно состоятельными людьми, потому что «живодеры» успели награбить по-взрослому, да и сами были носителями ценного имущества. Одна лишь мысль о том, чтобы владеть чем-то из затрофееного, вызывала у Елены рвотные позывы. Ей все время казалось, что на монетах, оружии, платье остались незастиранные пятна крови. Но хозяйственная Витора взяла все обязанности на себя. При этом девушка продолжала энергично учиться, ее прогресс в грамоте удивлял. Служанка-казначей уже пыталась вести опись имущества, Елена с трудом сдерживала смех, глядя на эту бухгалтерию, расписанную ужасными каракулями, однако припоминала, что еще месяц назад девчонка отказывалась даже притронуться к цере, боясь испортить господскую игрушку. Интересно, что в итоге вырастет из девицы с расплющенными ушами?..
Пока лечились, считали, собирались — произошло несколько занимательных бесед.
Для начала горбун-костоправ выразил желание пойти дальше с компанией. Он кого-то потерял в страшную ночь, еще с кем-то разругался вусмерть и решил осесть в городе, презрев общинные устои. Елене показалось, что несчастный мужик попутно хотел и набраться лекарской мудрости у господской бабы, но вникать глубже она не стала. Хочет — пусть идет, слава Пантократору, лошадей и телег теперь хватало.
Осиротевший барон Кост цин Дьедонне никого ни о чем просить не стал, его слуга уведомил Армию, что господин изволит выбрать их временными попутчиками на какой-то неопределенный срок. Еще барон надрался, поминая Барабана, до такого состояния, что ему всерьез готовились копать могилу, но то ли Пантократор в атрибуте Упокаивающего решил: еще не время, то ли феноменально здоровая наследственность опять выручила — Кост выжил. И забрал себе лучшего коня из трофейных, в чем ему не препятствовали.
А дальше стало интереснее…
* * *
Арнцен Бертраб с повязкой на голове казался еще более смешным, только лицо у него было грустное и потерянное. Дядька избежал серьезных травм, отделавшись ушибами, но взгляд имел виноватый и побитый, хотя вроде бы и не с чего. Оба косились друг на друга и Бьярна, гадая, что понадобилось зловещему старику.
— Рассказывай, — сумрачно приказал Бьярн Дядьке.
— Чегось?
— Не придуривайся, ты около законных родичей терся, язык навострил. Так что все эти «тута», «тама» и «чегось» засунь себе… — Бьярн криво усмехнулся. — Я видел, как ты парня сначала под топорами оставил, но затем вытащил. Будто совесть заела. Так что рассказывай.