Спутники
Шрифт:
— Рад был, скажу откровенно, до телячьего восторга! Думаю: теперь-то уж конец мытарствам, буду умней. Руками, ногами, зубами буду держаться…
— Стараюсь, знаете ли, всячески, — полк новый, о прошлом, думаю, не знают. Тем не менее командир смотрит на меня бирюком. Товарищи тоже как-то двусмысленно держатся. Человечка два из зеленой мелкоты — ничего себе, но компания не подходящая. Остальные — политики и дипломаты какие-то…
— А я, знаете, по природе — человек общительный. Люблю товарищество, рюмашки три-четыре раздавить в компании да закусить этаким грибком молоденьким, выслушать анекдотец свежего засолу…
— Купил латинскую грамматику, учебники разные, сел зубрить. Соберу, думаю, малую толику деньжат, уйду. А вы, мол, погрязайте тут в своем бессмысленном невежестве!.. Но подготовка в тридцать шесть лет — дело грубое, как оказывается. Не тем голова занята, чтобы зубрить: agricola — соловей, в лесу нет статуй и колонн… Нейдет ни латынь, ни алгебра. Бросил. Впал в отчаяние, чуть не о монашеском клобуке стал помышлять…
Подъесаул Чекомасов рассыпался вдруг дробным, веселым смехом. Покрутил головой: видно, в воспоминаниях о лучших днях прошлого были и забавные страницы.
Вагон вздрогнул, качнул вправо. Поезд оборвал свой ровный, деловитый шум и судорожно зарычал, пошел тише. Замелькали огни большой станции, потянулась длинная платформа с носильщиками, темные кучки спящих людей, большие, освещенные окна вокзала.
— Станция? — радостным голосом воскликнул подъесаул — да… Тула, должно быть… Великолепно!..
Он встал и приятельски взял Шишкарева за руки повыше локтей: — Голубчик, не сходить ли нам пропустить по единой? а? для знакомства?..
Голос подъесаула звучал дружески нежными нотами.
— Я, ведь, абстинент, — сказал Шишкарев не без колебания.
— То есть?.. — Подъесаул, недоумевая, слегка запнулся: — Это что же, секта какая-нибудь?
— Просто — непьющий.
— Но ведь по одной! Единственно для знакомства. Вы же не социалист, надеюсь, — почему же не выпить по одной? Вы мне, ей-Богу, показались, как родной брат или товарищ детства. Но в сухомятку — такой уж у меня характер — я чувствую, все-таки, стеснительность…
Был очень убедителен тон подъесаула Чекомасова, — Шишкарев сдался. Пошли к буфету. Проходя через залу, полную суеты и яркого света, скромный педагог мельком взглянул в зеркало не на себя, а на коренастую, с выдающимися лопатками, крепко сшитую фигуру усатого офицера с оливковым лицом, — взглянул и заробел: как-то очень уж неуместной и жалкой показалась ему собственная приземистая, неловкая фигура в фисташковом пальто в накидку и в фуражке с полинявшим бархатным околышем рядом с этим военным зверообразного вида…
— Две рюмки водки! — Подъесаул Чекомасов опытным, оценивающим взглядом окинул закуски. — Рекомендую вот эту вещь, — ткнул он пальцем в очень подозрительное место, обращаясь с заботливым видом к Шишкареву: — испанский лучок. Очень недурно! Ваше здоровье!
Быстро опрокинул рюмку, сосредоточенно поглядел в пространство и неодобрительно помычал.
— И тут теплая водка, черт бы их побрал! Водка должна быть охлажденной… Вы что же? Это — испанский лук. Не бойтесь, батенька: достовернее разных там маринадов. Еще по единой?..
Шишкарев отрицательно замотал головой, — от непривычной горечи и отвращения
— Обратите внимание вон на эту брюнетку… желтый шарф… видите? — гулким шепотом говорил между тем подъесаул, с состраданием глядя, как Шишкарев откашливался и конфузливо вытирал платком обрызганные борты своего фисташкового пальто: — не вредный бабец, как вы думаете?..
— Да, особа… — ничего себе… — еле выговорил Шишкарев и опять закашлялся.
— Варвар! „Ничего себе“… Это — не „ничего себе“. Это — шедевр!.. Глаза, например, глаза-а… Семьдесят семь бесов, а не глаза! А брови!.. Давайте для храбрости раздавим еще по рюмке и попробуем завязать знакомство?.. Вдохновительная женщина!..
— Я не могу, — испуганно сказал Шишкарев.
— Пустяки!.. Такая краля, можно сказать, а вы упираетесь.
Выпили еще по одной. Шишкареву показалось, что легкий туман закутал огни и лица. Голоса людей спутались, подошли ближе, совсем чужие, ненужные слова привлекали внимание, а то, что говорил подъесаул, казалось диковинным и трудно понятным. Подъесаул взял его под руку и провел очень близко мимо дамы в золотистом шарфе. При этом выразительно скосил глаза в ее сторону. Педагог успел заметить только, как дрогнула под этим откровенным взглядом тонкая бровь с гордым изломом, — конфузливо покраснел и потупился.
— Черт ее… подойди вот к ней!.. — вздохнул подъесаул, останавливаясь против вагона первого класса: — кто она? как подступить? с чего начать?.. Какой-то черт едет там с ней… актер — не актер… бритый. Ну, бритого-то я не постеснялся, а вот она… на нее как подготовить атаку? с какого конца взять? — Вот задание, голубчик!..
— Д-да… — не совсем твердо проговорил Шишкарев: — эти предприятия… с древнейших времен почитаются… труднейше преодолимыми… Цезарь, например, кажется, уж великий был тактик? — а всем победам предпочитал победу над женщиной…
— Я его понимаю… Иной раз среди них навертываются такие твердыни, — походи да походи!..
И когда красавица в золотистом шарфе проходила мимо них в вагон, подъесаул приосанился, ухватился за ус и взволнованным голосом проговорил ей в спину:
— Да, я хорошо понимаю Цезаря, мой друг!..
Не оглядываясь, она скрылась за дверью. Подъесаул мрачно усмехнулся. Молча, продолжали стоять перед вагоном до третьего звонка. Чего-то ждали. Не дождались. Тронулся поезд. На ходу вскочили в свой вагон. Подъесаул долго сидел в молчаливом раздумьи и крутил ус. Вздохнул:
— В женском продовольствии, сказать вам откровенно, я недостатка не имел, но через них же и горя зачерпнул изрядно! Вино и женщины…
Шишкарев пристальным взглядом смотрел ему в усы, точно видел их в первый раз. В голове у него шумело, глаза застилал туман. И где-то стороной, выше, прошли слова о женщинах, знакомые, но смешные почему-то. Он всмотрелся в них, засмеялся и повторил:
— Зачерпнул?.. вина и женщин?..
— Вино и женщины, да! — подъесаул трагически потряс головой.