Спящая красавица (др. перевод)
Шрифт:
Так что и Гарри был занятным типом. Допускаю, что я как ветеринарный врач слишком объективен в своих оценках. Нужно быть снисходительнее к обитателям особняка. «Боцман», или бывший кок (впрочем, это одно и то же, по моему мнению), иногда пел свирепые пиратские песни, рассказывал про ужасные приключения. В этих приключениях были сражения с акулами и кораблекрушения на рифах, схватки с людоедами и странствования по Великому океану на жалком плоту. Были, разумеется, и романтические приключения со смуглолицыми жительницами Гавайских островов. Удивительной была и его биография. Она началась в Аргентине, куда эмигрировала семья из Македонии после Илинденского восстания. Затем десятилетиями он кочевал по всяческим пароходствам. На закате бурной жизни служил в австрийской Дунайской пароходной
Сейчас бывший кок служил у профессора камердинером, экономкой и сиделкой. Говорили о каком-то родстве по линии какой-то дальней тетки. Привычный к дисциплине, он и здесь стоял перед «главным», вытянув руки по швам, но, выполняя поручения, сообразовывался прежде всего с собственным вкусом. Такая бесцеремонность иногда раздражала профессора, но в то же время умиляла его. Так, например, он требовал от «боцмана», чтобы тот каждый день подавал после обеда стаканчик его любимого муската. Он пил его медленно, маленькими глотками и вспоминал при этом о чем-то хорошем, случившемся в молодости. Но бывший кок частенько наполнял его стакан дешевой красной «гымзой». «Зачем ты заставляешь меня пить это вульгарное вино? — негодовал профессор. — Сколько раз я тебе говорил, что терпеть его не могу!»
«Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», который питал непреодолимую слабость к вышедшим из обихода обращениям, — вы заказывали мне мускат, и провалиться мне на этом месте, если я вас не понял. Но мускат вызывает изжогу, а красное вино содержит танин, который очень полезен. Поэтому я, ради вашего здоровья, покупаю красное, хотя — вот вам крест! — и мне мускат куда больше по вкусу!» Он лгал, потому что определенно предпочитал красное вино белому. К тому же оно было дешевле муската, его можно было купить больше на деньги, выданные профессором. Хозяин откажется — опять себе лишний стаканчик.
Но профессор в одиночестве любил рассуждать о жизни и о людях: «Вот — грубая моряцкая душа, а способна на глубокие и возвышенные чувства! Моя супруга — мир ее праху! — не желала отказаться ради меня ни от одной своей прихоти, а этот человек, бывший бродяга и авантюрист, ежедневно идет ради меня на жертвы!»
Растроганный и умиленный своим открытием — ему казалось, что он решил очень сложный ребус, — профессор позвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух других свидетелей продиктовал свое завещание. Первый этаж дома он завещал Гарри, кабинет — какому-то математическому обществу, а мансарду — бывшему коку.
«Боцман» вообще повеселел не в меру. Он все чаще «услаждал» профессора своей медноголосой окариной, пел со свирепым выражением и с радостью принимал участие в играх, которые устраивала Очаровательная Фея.
8
Все предсказывало весну. Перевалив через острые гребни Витоши, черные тучи застилали небо, и на город обрушивался проливной дождь. Опять-таки с юга, со стороны Фракийской равнины, налетал теплый ветер и, подобно необъезженному жеребцу с развевающейся гривой, мчался за синюю гряду Стара-Планины. На окраинах города пахло влажной, только что пробившейся зеленью.
Теперь Аввакум реже бродил по лесу. Утром он работал над рукописями, оставленными еще недавно, проявлял пленки. Потом уходил в мастерскую, и, насвистывая мелодии старинных
С утра в музей пришла группа учеников старших классов какой-то общеобразовательной школы. Их никто не сопровождал, а узнать хотели о многом. Аввакум с удовольствием взял на себя роль экскурсовода. Когда они подошли к последнему экспонату, было уже далеко за полдень.
Одна из школьниц вздохнула. У нее, как видно, была склонность к особенному восприятию времени, потому что она сказала:
— А вам не кажется, ребята, что мы промчались, как на космическом корабле? Так быстро, словно мы двигались по залам со скоростью фотонной ракеты.
— Да-а-а! — глубокомысленно протянул самый рослый из мальчиков. — День прошел, мы и не заметили! Представляете, если бы все это время у нас была алгебра или тригонометрия! Да нам бы эти часы веком показались…
Аввакум засмеялся. И вдруг, несмотря на хорошее настроение, почувствовал, что его охватывает безотчетный страх. Так с ним случалось иногда. Стоило появиться в жизни чему-то хорошему, и оно тут же исчезало, словно золотой след метеора. Радости были мимолетными, всему хорошему, казалось, суждено умереть еще в зачатке.
А в жизни, кипевшей вокруг него, происходило как раз обратное. Хорошее приходило стремительно и ощутимо, пускало прочные корни в землю, и никакая сила уже не могла их вырвать. В городе вырастали новые бульвары, жилые дома и заводы, новые театры… Все это возникало с головокружительной быстротой. Люди ездили в современных автобусах, покупали легковые машины, ходили в театр на «Деревянного принца» и рукоплескали легкомысленной принцессе. У каждого были свои легкомысленные принцессы, свои новые квартиры, автобусы и поездки в ресторан «Копыто». Все это было постоянным и не напоминало золотой след от метеора.
Причины изменчивого настроения были в нем самом, в его характере. Но в известной степени это зависело и от тех сил, которые не оказывали непосредственного влияния на других людей. То была для Аввакума весна тревожных предчувствий. Они оправдались только в ноябре.
День двадцать восьмого ноября для полковника Манова был очень тяжелым. Неприятности начались еще с утра. Сначала обостренный диалог с женой — ей хотелось непременно пойти в этот день на премьеру новой болгарской оперы. Не посмев переубедить супругу, он пообещал ей достать билеты, хотя в душе не сомневался, что и в этот вечер ни в какой театр пойти не сможет. То ли из-за того, что он солгал без зазрения совести, то ли потому, что ему просто стало жаль самого себя, но полковник расстроился.
Вот и еще хорошенькие новости! Когда он собирался проглотить ложечку соды — старая язва давала о себе знать — пришла радиограмма с тревожным сообщением о вчерашних событиях в пограничном секторе А. Черт бы его побрал, этого Хасана Рафиева! — было первой мыслью Манова. Какую цель преследовали те, убив «своего» человека и забросив труп на нашу территорию? Что они хотели этим доказать? Очень просто! Что случай с двойным нападением — обычная диверсия, хотя и организованная и проведенная в более широком масштабе. Раз на месте перестрелки лежит убитый, значит, явно вылазка диверсантов… По крайней мере, замысел тех был таким. В действительности же не было никакой диверсантской вылазки, и вот почему. Во-первых, никто из нападающих не сделал попытки перейти границу даже на сантиметр. Хасан Рафиев убит до пограничной полосы выстрелом в упор, потом труп его протащили по распаханному чернозему и бросили на нашу территорию. Во-вторых, настоящие диверсанты не переходят границу шумными ватагами, как пьяные свадебщики. В-третьих, в таких случаях не тащат с собой тяжелых пулеметов. Они полезны при вторжении — подобных попыток вообщене было сделано. И все же тяжелые пулеметы стреляли: в устье оврагов на нашей стороне торчат стволы деревьев, словно обрубленные. Так по-плотницки работать могут только тяжелые пулеметы.