Спящие Дубравы
Шрифт:
— Молодец, мужик! — одобрил Хогард. — И что, нашли чего?
— Найти-то нашли, да только… Короче, на третью ночь, как мы за светом этим подались, наплыл туман, аж воды не видать. Боцман наш говорит: вы, мол, как хотите, но если дальше плыть, то или команда взбунтуется, или заплутаем вконец. Делать нечего, поскрипел братец зубами, отругал нас всех на чем свет стоит, но все-таки отдал приказ поворачивать обратно. И только он рот закрыл, — тут же задул ужасный ветер и понес корабль неведомо куда.
— Врешь! — хором воскликнули оба мясника, не забыв, правда, скрестить два пальца левой руки,
— Клянусь памятью святых блаженных мудрецов Марка, Энгельта и Ульяниса, коих на моей родине почитают наравне с богами!
«Интересно, — подумал я, — и почему это у всех мудрецов, особенно святых и блаженных, всегда такие идиотские имена? Профессиональное, не иначе…»
Тем временем многие посетители трактира также заинтересовались историей, прочие голоса понемногу стихали, народ стал подтягиваться поближе к столику троицы. Человек в хламиде будто этого и ждал. Он отсалютовал слушателям кубком, сделал добрый глоток и продолжил рассказ:
— Носило нас по морю дня три. Парус сорвало вместе с мачтой, пятерых из команды смыло, а остальные уже по нескольку раз перебрали в молитвах всех известных богов. Но вот проклятущий ветер стих, туман тоже сгинул, и мы тотчас намертво засели на мель. Протираем глаза — земля: песчаное побережье, лес. Только уж больно много разбитых кораблей у берега. И не просто разбитых, а прям в решето! Как из катапульт в упор расстреливали. И ничего — ни костей, ни других следов человека, только остатки парусов на ветру хлопают. Б-рр-р!
Нас тогда осталось четверо: мы с братцем, старший помощник Заступ и юнга Диксенд пятнадцати лет от роду, мир их праху. И на четверых — фляга тухловатой воды, сухарей промокших на двое суток и ни одной мысли по поводу того, где находимся.
Тогда братец говорит: «Сами мы с этой мели не слезем. А даже если и слезем, то без парусов, один шут, никуда особо не уплывем, поскольку я лично ладошкой грести не обучен. Да и воды надолго не хватит. Значится, нужно искать помощи, ведь живет же здесь кто-нибудь».
Поохали мы, посетовали на судьбу… Только как ни крути — кругом прав братец получается. Самое главное, что кто-то и впрямь живет, — на разбитых кораблях хоть шаром покати, одни доски голые, да и те кое-где оторваны подчистую. Не зверюшки же лесные все растащили.
Порешив на том, добрались мы вплавь до берега, на песочек вылезли и стали по сторонам глядеть. Что за диво! Где это видано, люди добрые, чтобы лес на побережье из земли пер чуть не по самой береговой кромке? И ладно бы еще, начинайся он с кустиков или, там, поросли молодой, как нормальному лесу и положено, так ведь нет! Вот прямо у берега торчат такие деревца, что, обходя вокруг, заблудиться можно. А уж до чего высокие! Ежели на макушку залезть, небось, прямо на небе и окажешься.
— Иди ты! — послышался восхищенный возглас кого-то из зрителей. Возможно даже, меня. Рассказчик принял это как должное, благодарно кивнул Черчу, подлившему ему еще вина, и продолжал:
— Понятное дело, проверять высоту деревьев дураков не нашлось… И стоит этот самый лес, будто крепость какая. А главное — тишина. Ни тебе птички поют, ни тебе ветерок листвой шелестит. Жутко, одним словом.
Ну, деваться некуда, потопали мы вперед, да только —
— Это как же?
— А вот так, мил человек. Точно кто выметает ее каждое утро и травку вручную выщипывает. И убегает эта самая дорожка в самую что ни на есть лесную глушь, насколько глазу видать, а там ветвится во все стороны. Прямо не лес, а прогулочный парк какой-то… Ладно, мы люди бывалые, и не такое видали, так что поплевали через плечо и двинули по ней. Вот тут-то все и началось, — рассказчик сделал зловещее лицо и на несколько минут многозначительно замолчал. Атмосферу нагнетал, не иначе.
— Где-то через полчаса слышим — никак, ручеек журчит. И так, знаете, по родному журчит, среди всей-то этой мертвой тиши, что прям сердце радуется. Юнга наш как журчание услыхал, схватил флягу — и бегом на звук через кусты. Мы сказать ничего не успели, а его уже не видать. Стоим, ждем, — нет и нет. Стали кричать — не отзывается. Заволновались, понятное дело, пошли искать. Только завернули за одно особенно здоровое дерево, как видим — и впрямь, ручеек. А возле него, чуть не всю голову в воду засунув, лежит наш паренек. Заступ как рявкнет: ах, ты, дескать, так тебя и разэтак, чего молчишь?! Мертвый бы вскочил, а Диксенд не только не отвечает, а и не шевелится. Смекнули мы тогда, что что-то здесь не так, подошли поближе, подняли юнгу, — а у него голова мотается, как у куклы. Шея, стал-быть, сломана.
И тут напал на нас такой ужас, что бросились мы бежать, не разбирая дороги. Бежали, бежали, бежали, — и вернулись на то же самое место у ручья.
— Брехня!
— Да как такое может быть?!
— А вот так! Тут-то мы и смекнули, что кто-то или что-то, вроде как, в ловушку нас поймало. «Ладно, — говорю тогда, — нечего нам по этому лесу круги нарезать», — а у самого от страха зуб на зуб не попадает.
Делать нечего, отошли в сторонку, насколько глазу видать, закопали поскорее бедолагу, а тут уж и ночь наступила. Разожгли мы костер, условились насчет дежурства — братцу первая очередь выпала — и улеглись спать. Думали, что от страха глаз не сомкнем, да куда там!
В общем, проснулся я утром — костер потух, братец похрапывает, а Заступа нашего нет нигде. Растолкал я братца, он глазами хлопает: вырубился, мол, только на секунду веки опустил, ничего не помню, и все такое.
Поорали мы с полчаса, по округе пошарили, потом еще раз уйти попытались. Результат, как говорил мой учитель математики, нулевой. Сидим по обе стороны от костровища, зубами дробь выбиваем, оба давно уже с жизнью простились. И тут потухший костер вдруг как вспыхнет, да так ярко, словно на него масла плеснули. Зажмурились мы, а как снова глаза открыли, глядь — стоит прямо перед нами не человек, не зверь, а что-то среднее: высоченный, угловатый, черный плащ с капюшоном, лица словно и нет, только глаза угольями светятся. А на ручищах мохнатых, что из-под плаща высовываются, вот такенные когти. И грохочет это самое страшилище так, что воздух дрожит: чего, дескать, в лесу моем забыли?! Ну, тут у братца нервы сдали. Заорал он, схватил топор, да только жуть лесная пальцами щелкнула, — братец и окаменел.