Спящий в песках

Холланд Том

Ждать доказательств обоснованности моих опасений пришлось недолго.

* * *

В сложившихся обстоятельствах, наверное, не удивительно, что по мере приближения даты отъезда результаты собственной работы вызывали у меня все большую досаду. Средства поступали своевременно, и раскопки велись бесперебойно, однако ни одна из найденных гробниц не относилась к периоду царствования Эхнатона, а рельеф и размеры самой Долины не позволяли обследовать каждый ее дюйм. Тем не менее я еще не окончательно утратил надежду, и любой участок, казавшийся мне перспективным, осматривал энергично и тщательно. В последнюю неделю моего пребывания в Долине на раскопках были задействованы сразу четыре партии рабочих. Я нетерпеливо переходил от одной к другой, молясь, чтобы фортуна повернулась ко мне лицом и позволила наконец

найти что-либо по-настоящему значительное. Например, усыпальницу Нефертити, фараона Сменхкара, чье царствование было сокрыто мраком тайны, или его брата, не менее загадочного правителя Египта Тутанхамона. Увы, ни гробницы, ни даже какого-либо намека на ее местонахождение не обнаруживалось, в то время как завершающая неделя моего пребывания в Фивах подходила к концу. В мой последний рабочий день подкачала и погода. Небо потемнело, и рабочие уже собрались покинуть территорию раскопок, когда вдруг мое внимание привлек чей-то громкий вопль. Поскольку раскопки уже фактически завершились, инструменты были сложены и котлованы опустели, жуткий крик особенно звучно отдавался от голых скал. Я называю его жутким, ибо он был полон воистину животного страха Предположив, что произошел какой-то несчастный случай, я со всех ног поспешил на звук. Первое, что удалось увидеть, меня несколько успокоило: все были целы. Трое арабов окружали четвертого, что-то судорожно сжимавшего в руках. Но когда этот четвертый повернулся ко мне, ни малейших сомнений в том, кто именно так страшно кричал, у меня не осталось. Бледный, с выпученными глазами, малый дрожал как в лихорадке, а при моем приближении отпрянул.

В ответ на мое настоятельное требование немедленно объяснить, что стряслось, рабочий пробормотал нечто невнятное. Только теперь я обратил внимание на то, что в его руках поблескивает золото. Я попросил показать мне находку, но землекоп снова отшатнулся, а при попытке забрать у него странный предмет заорал как сумасшедший. В тот самый момент я услышал приближающиеся шаги и, обернувшись, увидел Ахмеда.

– Бога ради, – сказал я Гиригару, – приведи его в чувство.

Араб дико зарычал на десятника, а потом пал к моим ногам, словно о чем-то умоляя. Я несколько растерялся, но уже в следующую минуту, когда все-таки забрал у рабочего его находку, позабыл обо всем на свете.

То была заключенная в золотой ободок пластинка из халцедона. Но сердце мое заставила забиться не красота и не ценность ее сами по себе, а то, что было на ней изображено. Передо мной был портрет царицы, но не Нефертити, как показалось мне поначалу, а еще более могущественной правительницы, истинной царицы цариц – Тии, супруги Аменхотепа Третьего и матери Эхнатона В эпоху великих владык не было никого, кто превзошел бы ее великолепием, и сейчас, спустя века, я взирал на ее портрет с благоговением. В том, что на гемме изображена именно она, сомневаться не приходилось: бесспорным доказательством принадлежности портрета помимо сходства служило то, что царица представала в своем излюбленном обличье – в виде сфинкса с распростертыми оперенными крыльями. Портреты Тии я видел не раз, однако никогда не встречал ничего подобного тому, что держал сейчас в руках, – ни по утонченной красоте, ни по зловещей выразительности. Изысканные черты женского лица и груди в сочетании с телом львицы производили странное – тревожащее и пугающее – впечатление. Как у настоящей жестокой хищницы, задние лапы львицы были поджаты словно для прыжка, а передние вытянуты – как бы в алчном намерении схватить добычу.

Я бросил взгляд на продолжавшего дрожать рабочего, гадая, что именно на плакетке могло привести его в подобное состояние, а потом подозвал Ахмеда и показал украшение ему. Десятник, осматривая вещицу, нахмурился: его попытка скрыть беспокойство оказалась неудачной.

– Боже мой! – воскликнул я. – Сразу видно, что вы не джентльмены. Ну разве можно так реагировать на портрет леди?

Ахмед, однако, мою шутку не поддержал.

– Говорят, – пробормотал он, – что когда нашли ту гробницу... ту самую, сокровища в которой сторожил демон, то на ее двери красовалось такое же изображение: львица с человеческой головой.

– Сфинкс, – пробормотал я, размышляя вслух. – Сфинкс, охраняющий портал, что ведет к...

Охваченный волнением, я хлопнул в ладоши, приказывая немедленно продолжить раскопки. Увы, никто не повиновался. Ахмед, смотревший на окрашенные кровавым

предзакатным багрянцем горные пики, повернулся ко мне и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– Уже поздно, господин, скоро стемнеет. Может быть, лучше продолжить раскопки завтра днем?

Я покачал головой.

Ты же знаешь, если мы и сегодня не обнаружим ничего достойного внимания, завтра я должен буду покинуть Долину. У меня осталась единственная возможность что-то здесь найти – сделать это нынче ночью.

Ахмед жестом указал на рабочих.

– Вы же видите, господин, сегодня эти четверо ни за что не притронутся к лопатам.

– Тогда найди мне других рабочих! – воскликнул я, теряя терпение. – И побыстрее, время не терпит!

Мгновение помедлив, Ахмед поклонился и торопливо ушел. Я проводил его взглядом и снова, еще более внимательно, присмотрелся к украшению. Мое возбуждение усилилось: мне показалось, что портрет свидетельствует в пользу высказанного как-то Петри предположения о том, что великая царица Тии по происхождению не являлась египтянкой. По его мнению, в жилах матери Эхнатона текла семитская кровь. Однако портрет, который я держал в руках, скорее наводил на мысль о нубийских корнях.

Я нахмурился, ибо с трудом мог согласиться со своим же собственным заключением. Дело в том, что великая царица Египта, то есть главная жена фараона, всегда состояла в кровном родстве со своим царственным супругом. Это был не просто обычай, а незыблемое правило, установленное жрецами Амона: они полагали, что престол достоин занимать лишь монарх с незамутненной царской кровью, являющийся, таким образом, бесспорным наследником как по мужской, так и по женской линии. Но откуда в таком случае взялась Тии? Как ей, иностранке, удалось не просто стать одной из множества наложниц, но возвыситься до положения великой царицы – первой за всю долгую историю Египта, кого изображали как равную ее богоподобному супругу? Что помогло ей обрести такое влияние на фараона Аменхотепа и взять верх над веками сохранявшимся обычаем и установлениями жрецов Амона? И... – эта мысль посетила меня неожиданно – не из того ли самого источника черпал силы для борьбы со жречеством ее сын Эхнатон? Возможно, ключ к его тайне сокрыт в песках – вот здесь, прямо под моими ногами?

Не удивительно, что возобновления раскопок я ждал с лихорадочным нетерпением. Правда, к моему разочарованию, Ахмеду удалось привести лишь десяток землекопов, да и те, судя по испуганным физиономиям, отнюдь не горели желанием приняться за дело.

– Люди очень боятся, господин, – шепнул мне десятник. – Их головы забиты всякими вздорными суевериями, и все они уже прознали о последней находке – о львице с женской головой. Им страшно: а ну как они потревожат охраняемую заклятием гробницу и во второй раз выпустят демона на волю?

– Нет там никакого демона, – заявил я нарочито громко, чтобы все меня слышали. – Демона нет, и бояться его нечего. Зато у меня есть вот это. – В руке моей появилась монета. – Это станет наградой для первого из вас, кто что-нибудь найдет.

Рабочие взялись за лопаты и кирки, однако даже в дрожащем свете факелов на их лицах были видны напряжение и страх. Должен признаться, их тревога стала понемногу передаваться и мне. Вместо того чтобы еще раз приглядеться к портрету Тии, я спрятал плакетку – как будто разглядывание ее при лунном свете сулило беду – и сам взялся за лопату. По правде сказать, это была возможность успокоить расшалившиеся нервы, ибо, как хорошо известно, напряженный физический труд способствует обузданию фантазии. Во всяком случае, мне так казалось, хотя вид моих рабочих свидетельствовал скорее о противоположном. Копали мы, отгребая песок и отбрасывая в сторону камни, около двух часов. И вдруг работу прервал новый испуганный вопль – почти в точности такой же душераздирающий, как тот, что я слышал ранее. Я разогнулся и посмотрел в том направлении, откуда он раздался.

Один из землекопов, выронив кайло, пятился, с гримасой ужаса и отвращения указывая дрожащей рукой на землю, точнее на нечто обнаруженное им в раскопе. Остальные тоже побросали инструменты и, как и их товарищ, отпрянули от уже вырытых траншей.

Еще через несколько мгновений послышался негромкий, но отчетливый стон, и один из рабочих резко развернулся.

– Стой! – крикнул я, но он уже улепетывал со всех ног.

Другие тоже поспешно выбирались из котлована, чтобы последовать его примеру.