Сразу после сотворения мира
Шрифт:
Не переживай, мальчик…
– Все ваши вопросы, – заговорил он решительно, – слишком… финальные, понимаете? На них невозможно ответить, потому что сначала нужно ответить на другие.
– Какие?
– Я подслушал разговор в тот день, когда вы стукнули меня по голове. Какая-то женщина в кустах говорила, что этого так не оставит, найдет управу, что-то такое. Это не было… болтовней, понимаете?.. Все всерьез. Я тогда здесь никого не знал и голос тоже не узнал. Потом Федор по телефону угрожал кому-то, я тоже слышал. Да он и не особенно скрывался! Позавчера я видел, как из его
– Женя? – недоверчиво переспросила Элли. – Из дома Федора?
– Вот именно.
– А вы…
– Я не ошибся, ничего не перепутал, мне не померещилось, и галлюцинациями я не страдаю!
– Зато я страдаю! – провозгласила Нателла Георгиевна басом. – Мне везде мерещатся медведи, да, мальчик?..
– Я не мальчик!
– Положить тебе в кофе сгущенки, э?.. У нас есть отличная, самая натуральная, почти что советская!..
– Я не пью кофе со сгущенкой. Я вообще сладкий не пью.
Нателла установила на стол кофейник, полюбовалась на него и как-то очень ловко, в одну секунду, собрала все со стола и подала чистые чашки. Солнце сверкало в голубых и золотых прожилках, отражалось от них. Потом она куда-то выбежала, вернулась с подносом, на котором было что-то аппетитно наставлено, и оказалось, что почти пустой после завтрака стол вновь ломится от разных угощений.
Плетнев даже не понял, как это вышло.
Нателла налила ему кофе.
– Что ты смотришь? Я же грузинская женщина, а не какая-то там эмансипированная. – Она повела бровью, и Плетнев отчего-то захохотал, и Элли засмеялась следом. – Стол всегда должен быть накрыт, это очень утешает! Сколько тебе ложек, мальчик?
– Чего?
– Сгущенки. Одну или две?
– Две.
Он отхлебнул и замычал от удовольствия.
Его французский доктор в это время, должно быть, упал со стула в своем французском кабинете.
– Откуда пошел слух, что Люба подворовывает в домах, где убирает? Он ведь откуда-то пошел! Если ни у кого ничего не пропадало, значит, взяться ему неоткуда! У вас когда-нибудь что-нибудь пропадало?
Тут мать и дочь разом оглянулись по сторонам, как будто им только что пришло в голову проверить, пропало или нет!..
Блаженные, подумал Плетнев, с удовольствием прихлебывая из чашки. Ну, точно, блаженные!
– Мы почти уверены, что у нас все на месте.
– Тогда у кого пропадало?.. И если все это наветы и клевета, почему Люба не защищается? Почему собирается платить? Зачем ей продавать дом?.. – Тут обе его собеседницы разом всполохнулись, как куры из хозяйства бывшего банкира, и Плетнев повысил голос: – Так сказал Артемка, а ему сообщил его друг Игорян! Почему егерь говорил, что Женька все время врет? Кому и что она врала?
Он допил кофе и повертел из стороны в сторону чашку, в прожилках которой путалось солнце.
– А зачем разбили трансформатор? Это же просто… вандализм какой-то! Хулиганство! А у нас здесь…
– Я знаю, знаю, – перебил Плетнев. – У вас здесь нет никаких хулиганов! Но это не хулиганство, Элли. Это как раз понятное событие, за которым последовало другое. Трансформатор разбили, свет погас,
– Ты нам не чужой, мальчик.
– Подожди, мама!
– Или этот человек что-то искал не у меня, а у Прохора Петровича? – задумчиво продолжал Плетнев. – Но почему именно сейчас? Он давно умер!
Он аккуратно поставил чашку на стол и опять принялся качаться на стуле.
– Упадешь, – рассеянно заметила Нателла Георгиевна. Плетнев продолжал качаться.
– А кем он был?
– Прохор Петрович? Военный в отставке, и давно в отставке. Он служил по секрету, по-моему.
– Ты хочешь сказать, в секретных подразделениях, мама.
– Да, да! О службе никогда особенно не распространялся. Хотя однажды рассказал, что Фидель Кастро целыми днями пьет какой-то небывалый кофе. Из килограмма зерен получается две ложки кофе. Прохор Петрович говорил, что проглотить это невозможно, а Фидель пьет целыми днями.
– Он знал Фиделя Кастро?! – переспросил Плетнев.
Нателла Георгиевна шмыгнула носом.
– Нас никогда не интересовал Фидель Кастро, – ответила она виновато. – Если бы я знала, что тебе это понадобится, я бы, конечно, расспросила его хорошенько и все как следует запомнила.
– Так, – Плетнев подумал немного. – А дом? Соседи мне сказали, что его дом строил отец Женьки.
– Дядя Паша, – подхватила Нателла. – Правильно тебе сказали. Дядя Паша у нас мастер на все руки! У него такой огород, если б ты видел!.. В прошлом году ни у кого не уродились кабачки, и все ели дяди-Пашины. Вся деревня. Он всех угощал. Очень добрый человек.
– Бог с ними, с кабачками, Нателла Георгиевна. Когда это было? Когда строили дом?
– По-моему, начали в девяностом году. Я помню, что по тем временам это казалось почти невероятным – такое строительство! Ничего же нельзя было достать, совсем ничего. Выдавали талоны на стиральный порошок и водку, а больше ни на что!.. Нам тогда еду присылали из Кутаиси, здесь не было еды. И мы даже подумывали уехать, совсем уехать, но Нелечкин папа сказал, что родину никак нельзя обменять на еду. Это разные понятия, сказал наш папа. Даже если очень трудно, нужно держаться. И мы держались.
– А Прохор Петрович в это время строил дом?
– Ну, его потом перестраивали, конечно! Уже когда все появилось – рамы, двери, доски.
– Подождите, – перебил Плетнев. – Рамы и двери – это все хорошо. Хотя не слишком понятно, откуда у отставного военного деньги, да еще в те времена. А до девяностого года здесь стоял какой-то другой дом?
– Ничего не стояло, – удивилась Нателла Георгиевна. – Поле было.
– Как поле?!
– Ну, не совсем поле, но там никто не жил. Прохор Петрович появился у нас, когда вышел в отставку, мальчик. Раньше мы его никогда не видели. Как и Николая Степановича, нашего егеря, не Гумилева, конечно!.. Они тогда вместе приехали. Нелечка не помнит, она маленькая была, а я прекрасно помню!..