Среда Воскресения
Шрифт:
Разве что – уже зная, кто требует себе дороги в его убежище… Кар-р!
Ведь в комнате Царства Божьего (и даже ещё дальше – за окном, где маячил вороний вопль) стразу стало (с ближайшим будущим – которое вот-вот) всё ясно; всем душам в миру стало ветрено, и осень мира явила себя во всей красе (и даже с перехлестом).
И тогда в душу Илии (которой он якобы прижался к входной двери) постучали тоненькие пальчики. А в саму дверь никто ломиться не стал, зато – прозвучал дверной замок. Который звонок был нежданным, но –
Который звонок уже сказывался на предыдущем (сердцебиении) и скажется на последующем (ударе сердца). А Идальго вдруг заметил, что его собственное сердце в его собственной груди – перестало биться; то есть – сердца в груди – словно бы не стало вовсе: оно оказалось посторонним всему с ним (а именно – с сердечной мышцей, венами и артериями) происходящему.
Будучи много ближе тому, что находилось за дверью! Сердечная мышца сердца стала отдельной от сердца.
Произошло обещанное мной разделение:
Как всадник утомленного коня,
Душа моя покинула меня,
И стал я одинок на белом свете!
И никому я больше не служу – как вольный ветер…
Но и на этом не кончилось! Разделение следовало оформить – поэтому: тело Илии Дона Кехана (нелепое – одна нога задрана и прижата к мышце сердца, на другой он едва-едва балансирует) прыгнуло к двери, причем – унеся с собой калигулу, и принялось руками души (ведь руки тела оказались заняты) тянуться к дверной ручке.
Даже разумом разумеется, что настоящее сердце Идальго осталось за его спиной!
Разумеется даже разумом, что долго так продолжаться не могло, но – продолжалось долго: до тех самых пор, пока сердце (вышедшее из Илии вон) не подтолкнуло Идальго в спину, и тот едва не свалился на пол!
Причем такая «оплеуха в спину» – это уже не была внешняя весть, это было личное.
Он стал посторонним миру, но – он оставил миру свое сердце и стал ему посторонним! И вот что его сердце увидело со стороны, когда оно (бездушная мышца) взглянуло вокруг:
Держа в одной руке башмачок, одной (уже обутой) ногой в воздухе взмахивая и еще не додумываясь эту нагую ступню опустить, он уже тянется другой рукой (перестав тянуться только душой) к дверной ручке… Такова вся жизнь моего героя! Либо в ритме, слове, гармонии – происходящая, либо – не происходящая вообще.
Происходящая! Поэтому – Илия все-таки не свалился, а оказался перед дверью вплотную.
Но теперь в внутренней его жизни (всегда – даже без вороньего вопля – бывшей немного отдельно от жизни внешней) появилось его личное сердце – как гонец, отправленный в края, якобы не имеющие к нему отношения!
Пожалуй, такое(такого) личное(го) сердце-гонца тоже не получится назвать со-творенным: ведь даже переданная ему весть ничего в раскладе его имени не поменяла; но – у его отдельного
Та самая. О приближении которой Илии Дону Кехана стало каким-то образом известно даже больше, чем он желал о ней знать: что эта женщина явилась за влюбленным в нее Идальго. Что сейчас она была в своем праве любви, которое превыше всех прав человека.
Другое дело – с этого мига (чуть раньше или чуть позже) он уже не совсем человек; но – и это не остановило бы женщину.
Более того, эта женщина (кроме рыцарственного Идальго) пришла еще и за Илией Доном Кехана (я бы отметил здесь сходство с той смертью, что когда-нибудь приходит за всеми; но – как нам известно, смерти – нет, а эта женщина есть), поскольку считала себя (и действительно таковой являлась) Вечной Женственностью его сердца… Так, может, затем сердце и вышло, чтобы оставить себя ей? У меня нет ответа.
А потом сердце отпрянуло от двери. Сердце отступило за спину.
Сердце спряталось за Илию; вчера он расстался с этой женщиной навсегда – причем (что особенно умудрено): он позволил ей (а она – позволила ему «позволить») бросить его, а сегодня она сама (как Стихия – безо всяких объяснений) пришла за его сердцем.
Я ничего не объясню тебя!
–
Когда-то мне любимая сказала,
Что только для себя меня любила:
Все остальное сам по мере сил
Я брал себе у жизни запредельной…
– Какая такая запредельная жизнь? Не знаю никакой запредельной жизни! У всего есть предел, даже у меня, – мог бы на все это заявить вороний вопль за окном (а он знает, о чем говорит: перед вестником отступают пределы; но – и сам он всегда в пределах вести), – и здесь вороний вопль был (бы) всего лишь (как и женщина в своем праве) почти прав.
А вот он, Илия Дон Кехана? Он перед нами (как перед зеркалом. Он нелеп и замер на одной ноге. Причем – который словно бы закинул другую ногу прямиком в будущее: такое, какого нет и (скорей всего) никогда не будет, но которому быть должно, ибо – я так хочу!
Илия Дон Кехана есть человек, который закинул ногу – даже не на небо, а за небо. Потому – он прочно стоит, потому и не покачнется.
Кто никогда не выходил из тела,
Тот не любил – когда бы ни была,
Какими бы телами не владела:
Любит пусто -
Как кролик ест хрустящую морковку!
Когда мне остановки сердца
Стали как буквицы, когда мне стали люди
Как буквицы в истрепанной тетради:
Я эти буквицы за руку приводил -