Среди грабителей и убийц. Воспоминания начальника сыскной полиции
Шрифт:
– На канаву не пойдешь?
– Нет. Там Мишка! Ну его! А ты?
– Я тут… с Лукерьей!
Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распрощались.
Я тотчас вернулся в дом Дероберти и вошел прямо в квартиру Никитиной. За некрашеным столом она пила чай, со свистом втягивая его с блюдца. Взглянув на меня, она безучастно спросила:
– Что, милый человек, надо?
Я невольно засмеялся:
– Не узнала?
Она оставила блюдце и всплеснула руками.
– А вот те Христос, не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-богу,
– За делом к тебе, – сказал я.
Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.
– Что прикажете, ваше благородие?
– У тебя сейчас двое были, вещи продали, – сказал я. – Покажи их!
Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его. Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи. Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше? Предчувствие меня не обмануло: я напал на след! Но затем наступило разочарование.
– Пятерку дала, – пояснила мне равнодушно Никитина. – Али краденые?
– Другое-то разве несут к тебе? – спросил я. – Ну, вещи пока что пусть будут у тебя. Только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?
Она подняла голову и спокойно ответила:
– А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
– Может, раньше что приносили?
– Нет! Эти в первый раз.
– А в лицо их запомнила?
Она отрицательно покачала головой:
– И в лицо не признаю. Один совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в голову не приходило их разглядывать!
Я смущенно вздохнул:
– Ну, так пока что хоть вещи побереги!
И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому. Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках еще не было никакого материала. Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.
В то время пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению. Так, 4 января 1857 года вечером шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин, нанимая извозчика к Калинкину мосту, говорят ему:
– Только вези нас непременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин. Прач возликовал. «Самих убийц за ворот ухватили!» – говорил он, пыхтя от волнения. Но мужчины оказались непричастными к преступлениям: один был сапожным подмастерьем, другой – сидельцем из лавки, и ехали они к знакомым женщинам.
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
– А наказывали мы ехать через погорелые места от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну, а мы так ничего себе, слава богу… – объяснили они, показывая свои кулаки, и их отпустили.
Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой физиономией, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром
А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что это передалось и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением продолжались. Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Я уже выше упоминал про шайку грабителей, действовавшую в это же время в Петербурге. Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому было поручено производить по этому делу дознание. Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время. Он тоже, в свою очередь, никогда не отказывал мне в этом, и должен сказать, что если впоследствии, уже будучи начальником сыскной полиции, я умел добиваться признания там, где мои помощники совершенно терялись, то этим я целиком обязан Келчевскому. С десяти слов он умел поставить допрашиваемого в противоречие с самим собой, загонял его, совершенно сбитого с толку, в угол и добивался, наконец, правдивого рассказа.
Так и тут. Разоблачение шайки происходило быстро: роли каждого определялись тотчас, преступления устанавливались, вещи отыскивались.
В тот раз, о котором я повествую, он допрашивал Крюкина, старого рецидивиста. Окончив допрос, он вдруг сказал ему:
– Плохо твое дело, я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог…
Лицо Крюкина оживилось надеждой.
– Вам, ваше благородие?
– Где, с кем сидишь?
– Нас много. Восемь!
– А Иванов с тобой?
– Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранил полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
– Он самый! Дознай от него, скольких он удушил и с кем…
Крюкин покачал головой:
– Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: «Как?» А он выругался и говорит: «Я шутил». Ребята сказывали, что знают его, ну а как и что – подлинно никто не знает.
– Ну, а ты узнай! – сказал Келчевский и отпустил его.
– Значит, наша правда! – воскликнул я, едва грабителя увели.
Келчевский засмеялся:
– Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем!
– Вызвать Иванова?
– Непременно! – И он тотчас написал приказ, чтобы ему отпустили из тюрьмы Иванова.
Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.
– Ну, здравствуй, – сказал ему ласково Келчевский. – Сидеть еще не надоело?
Этот допрос происходил 2-го апреля, и, значит, Иванов сидел без малого три месяца.