Среди искателей национальной идеи
Шрифт:
Через пять дней после отъезда "представителя общественности" уехал и Попадюк: во Владимирскую "крытую" тюрьму на три года.
* * *
Осипов, по-моему, - национальный тип русского характера. Сила его часто не в глубине, тонкости или логичности, она - в страстности, в отчаянности поисков Духа, иногда вопреки Разуму. Осипов, по-моему, далеко не всегда прав, но он честен. Когда он заблуждается, он заблуждается как глубоко верующий человек, не как хитрый демагог. Конечно, честность его - это честность политика, то есть предполагает выдержку, расчет, компромиссы и умолчания (когда ему говорить невыгодно). Но, повторяю, он честен. Может путаться и путать, может противоречить себе. Но это - путаница в поиске, а не путаница трусливого
Еще одно. Он недоверчив ко всяческим внушениям и поучениям со стороны (слишком уж часто обманывали его близкие "ученые" друзья), но зорок и хваток ко всякой проходящей мимо мысли, которая покажется ему верной. Такая мысль не проскочит - не пропадет: он схватит ее, незаметно обработает и вставит в систему своей политики.
Осипов из породы тех организаторов по натуре, про которых я читал в старинных материалах и рукописях о подпольщиках, - из породы Георгия Натансона, Александра Михайлова, Иннокентия Дубровинского... Он знает и помнит всё про человека, который его интересует: на ком женат, с кем связан, на что способен. Иногда эта мелочная тщательность даже раздражает.
Исторически люди, подобные Владимиру Осипову, всегда занимали вторые места в руководстве подпольных организаций. Им всегда нужен был на первом месте трибун, идеолог, мыслитель, рядом с которым они могли привычно и неутомимо сплетать сеть организованного аппарата и заставлять ее целеустремленно работать по "задумкам" вождя партии. Интересно, что такие люди всегда уступали с видимой охотой первое место другому (это ясно в тех случаях, когда волею судьбы они временно становились вождями; как только рядом появлялся какой-нибудь трибун или литератор, ему сразу отдавали первое место, хотя, имея в руках организационные связи, они практически являлись непобедимыми в борьбе за власть). Так, Михайлов уступил место лидера партии Желябову, Гоц - Чернову, Штрассер - Гитлеру... Зная Осипова, не сомневаюсь, что он при первой возможности поступил бы так же. Историческая его трагедия, по-моему, заключалась в том, что рядом с ним не оказалось достойного и порядочного идеолога, что ему - в его время - одному приходилось тащить воз своей "партии" и быть предаваемым и продаваемым некоторыми из тех, кто считался "идеологами". Эти мысли, кажется, бродят и в тайниках его души. Однажды вырвалось: "Вече"? Может, я был недостоин возглавлять такое дело. Может быть, оно выше меня, моих способностей. Но что было делать, если, кроме меня, не нашлось никого...".
Когда я слушал рассказ Осипова о студенческих годах, меня по-ражало сходство нашего духовного развития, сходство до мелочей. Оба начинали с комсомольского активизма, вдохновлялись хрущевской целиной, оба с торжественно-благоговейной верой в будущее "очищение" прослушали хрущевский доклад на XX съезде. Для обоих вторжение советских войск в Венгрию в 1956 году не стало сколько-нибудь серьезным событием во внутренней жизни: насилие и анархия венгерских повстанцев, их стихийность и неорганизованность - все это не привлекало нас. Так было.
– ...Зато огромным событием стала казнь Имре Надя, - рассказывал Володя.
– Кажется, его казнили года через два. А я хорошо помнил речи Яноша Кадара, прежде защищавшего Надя, клявшегося публично, что Надь не виноват в анархии и насилии, - и вдруг эта звериная жестокость Хрущева, бессмысленная в политическом отношении - разве что как месть... Долгое время Надь служил мне идеалом Героя и Мученика...
(И это похоже на меня. Венгерскую трагедию я осознал только после убийства Надя и Лошонци "либеральным" Хрущевым.)
Как я понял, серьезное воздействие на изменение жизненной позиции Осипова сыграл разгром группы КраснопевцеваРенделя в Московском университете в 1957 году.
Краснопевцев считался восходящей звездой молодого поколения советской исторической науки. Блистательный аспирант, руководитель университетской комсомольской организации, он был постоянным примером для студентов-историков.
И вот оказалось, что этот комсомольский рулевой стоял во главе подпольной организации историков Университета. Они разработали программу по словам Осипова, то была смесь большевизма, меньшевизма и троцкизма. Забавное, должно быть, получилось произведение! Вообще, по моим наблюдениям, вплоть до процесса Галанскова и Гинзбурга в Москве, идеологическое движение в СССР не сходило с позиций марксизма (или экономического материализма) - в истории. Марксизм являлся единственной духовной пищей, которую мы впитывали с детства, и любые новые поиски оказывались возможными только под марксистским гарниром. Худо ли, хорошо ли, но марксизм стоял на фундаменте предшествовавшей ему науки и в этом смысле казался убедительным тем, кто не подозревал, что с XIX века наука довольно-таки сильно ушла вперед... До поры до времени явные разногласия марксистской теории с практикой СССР прикрывались все новыми истолкованиями старых идеологических постулатов.
Расхождение теории Маркса и Ленина с практикой советского общества в середине 50-х годов стало настолько явным для всякого исследователя, интересовавшегося не за зарплату социальной теорией, что возникла необходимость вернуться к "истокам" - подобно тому, как после костров инквизиции христианские мыслители стали задумываться не о существовании Христа, а о возврате к идеалам раннего христианства. В сущности, даже КПСС тогда провозгласила лозунг "назад к Ленину!" - в трудах и сочинениях Основоположника стали искать идейную опору для робких реформ хрущевской поры... Оппозиция пошла дальше, хотя сидела в той же купели, Краснопевцев и его друзья, студенты и аспиранты, воскресили наряду с Лениным еще Мартова с Троцким - весь спектр социал-демократической российской мысли. Они даже занялись первичным, зачаточным установлением связей с заграницей: во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве в 1957 году нашли контакты с польскими оппозиционерами-студентами, группировавшимися вокруг журнала "Попросту". Тогда же, летом 1957 года, они совершили первое открытое выступление: распространили в Москве листовки с протестом против решений июльского, 1957 года, пленума ЦК, снявшего с постов Маленкова, Кагановича, Молотова, Сабурова, Первухина (а затем и Булганина с Ворошиловым) подавляющее большинство членов Политбюро. Подпольщики вряд ли сочувствовали старым сталинским бонзам, потерпевшим поражение, но защищали их, как я понял из рассказа Осипова, исходя из принципиальных марксистских положений: они расценивали итоги пленума как чистой воды государственный переворот.
К осени с группой Краснопевцева было кончено: когда Осипов и его однокурсники вернулись с целины, на факультете шепотом рассказывали про аресты, потом суд... Их судили по знаменитой сталинской статье 58-10 (ныне переименованной в 70-ю) и дали по десять лет.
Одновременно или чуть позже была разгромлена в Университете и вторая подпольная группа, состоявшая из студентовюристов. Ее возглавлял Юрий Машков. Душой группы стала Валентина Цехмистер. После оглашения им приговора участники процесса по предложению Валентины трижды прокричали: "Позор кремлевским бандитам!" Это была группа "югославского направления", рассматривавшая "титоизм", или самоуправляющийся социализм, как наиболее верное практическое воплощение идей Маркса - Ленина.
Но существовала и третья группа. Она сформировалась вокруг студента Иванова (ныне более известного под литературным псевдонимом "Скуратов"). Как я понял, взгляды Иванова оказались теоретической помесью из идей Троцкого и Ницше в эпоху левацких насильников это сочетание не выглядит таким уж странным. В группу Иванова-"Скуратова" входили не только универсанты, но и студенты других институтов, в их числе выпускник Московского энергетического института Виктор Авдеев, а из историков - Владимир Осипов.