Среди людей
Шрифт:
Официант принес наконец кусок мяса и бутылку пива. Сизов съел свой ужин, запил пивом, хотел, было попросить еще чаю, но передумал.
Заснул он у себя в номере быстро, хотя предполагал, что его будет мучить бессонница.
Желание повидать Елену Михайловну возникло у Сизова неожиданно. Он ходил весь день по улицам, отягощенный воспоминаниями. Не любящий беспорядка даже в мыслях, Сизов решил осмотреть родные места по определенному плану: начать надо с того дома, где он провел первые десять лет своей жизни, покуда не умерла его мать.
Виктор
Улицы города были неузнаваемо преображены: появилось больше скверов и садов, просторнее стали площади; вместо приземистых купеческих зданий, на дверях которых висели овальные жестянки страхового общества «Россия», выросли высокие дома с сияющими на солнце стеклами окон.
Когда Виктор Петрович впервые, будучи уже на фронте, услышал из сводок Информбюро, что его город занят противником, это известие было для него особенно трагическим и оскорбительным. Он десятки раз представлял себе тогда, как по главной, Сумской улице, мимо любимого в детстве кинотеатра «Ампир» шагают враги, как они топчут тот самый тротуар, по которому он бегал когда-то со своими друзьями… Кроме гнева, который Сизов испытывал при этой мысли, он еще чувствовал омерзение, будто кто-то чужими, грязными и сальными руками прикоснулся к дорогим для него вещам.
И сейчас ему было приятно, что все вокруг отстроено заново.
Попадались по дороге и знакомые места: то дом, то крыльцо, то аптечные окна, в которых в стародавние времена выставлены были огромные шары, налитые, как тогда казалось мальчику, цветными лекарствами, — все это проступало вдруг в памяти Сизова, словно отпечатанные жирным шрифтом буквы на ветхом листе бумаги.
На углу Московской и Пушкинской по-прежнему висели огромные часы, и здесь он впервые явственно вспомнил Лену. Под этими часами они встречались, когда он учился еще на первом курсе. Он топтался тут на углу, рядом с посыльными — усатыми мужиками в красных шапках. На кой черт нужны были эти посыльные, он и тогда не понимал, — им давали какие-то мелкие поручения: снести пакет, доставить корзину цветов; они насмешливо пялились на него, а он досадовал, что Лена все не идет и не идет.
И сейчас неподалеку от часов он увидел небольшую, в одну створку, дверь, ведущую, как он это отлично знал, вниз, в подвал. Теперь над этой дверью прибита вывеска: «Библиотечный коллектор». А тогда, кажется году в двадцать пятом, на окнах были нарисованы синие лошади и написано затейливыми буквами: «Механические бега и скачки». Даже сейчас, почти через тридцать лет, ему становится тошно при воспоминании об этих синих лошадях.
…Он ждал однажды Лену под часами. У него были какие-то пустяковые деньги на два дешевых билета в кино. Лена не шла. Из соседних подвальных дверей выходили люди, веселые и мрачные, пьяные и трезвые. Томясь от ожидания, он решил заглянуть на одну минуточку в этот подвал. Здесь было прохладно и сыровато. На последнем повороте лестницы стоял вздыбленный огромный медведь с бронзовым
В большом зале с низким потолком сгрудилась толпа людей. Через равные промежутки времени оттуда доносился громкий бесстрастный голос:
— Можно ставить, есть прием!
И немного погодя:
— Ставок больше нет!
Затем доносилось глухое жужжание.
Он протиснулся сквозь толпу и оказался вдруг перед длинным столом, во главе которого сидел человек с большим, словно распухшим лицом и гладко расчесанными на прямой пробор волосами — они блестели, как эмалированные. В руках человека мелькала длинная лопатка, похожая на игрушечную, которой он с необыкновенной ловкостью шнырял по всему столу.
— Можно ставить, есть прием! — сказал он равнодушным голосом, и десятки рук положили на стол бумажные деньги — разглаженные, лихорадочно скомканные, грязные, засаленные, влажные от взмокших ладоней.
— Ставок больше нет!
По столу, по нарисованному в центре кругу, побежали крохотные разноцветные лошадки; их было штук десять, и на каждой написан номер. Они неслись по кругу недолго. Человек с эмалированными волосами протянул свою игрушечную лопатку и сгреб к себе деньги, лежавшие на столе, затем ловко через весь стол швырнул несколько бумажек кому-то, кого Сизов не видел, но на кого смотрели сейчас все люди, стоящие вокруг.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Сизов протянул руку и осторожно положил на ближайший номер деньги, приготовленные на билеты; они пришлись на клеточку, в которой была написана цифра семь. В следующую секунду лошадки понеслись по кругу, и они уже не показались Сизову крохотными, потому что он очень испугался за свои деньги. Лошади бежали все медленнее и медленнее. Все было кончено: дурацкий оранжевый конь, вскинув переднюю ногу, остановился на цифре три.
Они не пошли в тот вечер в кино, лил дождь, на душе было паскудно; Лена допытывалась, что с ним происходит, а он стыдился рассказать ей, что проигрался на механических бегах…
Может быть, окажись в этом городе хоть какой-нибудь давний приятель, Виктору Петровичу и не пришло бы в голову повидаться с Еленой Михайловной. Так, по крайней мере, он пытался оправдаться перед самим собой за это неожиданно возникшее желание.
В справочном бюро ему дали адрес Елены Михайловны. Он беспокоился, не изменила ли она за эти долгие годы своей фамилии, но оказалось, что все сведения, которые он сообщил девушке в адресном столе, были верными. Удивило его, что Елене Михайловне за сорок лет, — он не представлял себе этого.
Сперва он хотел тотчас же направиться по указанному адресу на Тимирязевскую улицу, но затем решил не менять своего первоначального намерения и пошел в Подольский переулок.
В подворотне он внимательно перечитал доску, на которой по алфавиту были перечислены жильцы. Одна фамилия была ему знакома: Моргун. Когда-то, давным-давно, жил в этом доме, в подвале, маленький хромой водопроводчик Моргун, любивший разговаривать в рифму; когда к нему обращались: «Моргун!», он отвечал неизменно и бессмысленно: «Целый тургун».