Среди людей
Шрифт:
— А я вас так искала! — воскликнула Аня. — Все ужасно беспокоились…
— Кто «все»? — спросил Коташев,
— Сергей Михайлович и я. Этот Пичугин — довольно противный тип. Я на него теперь смотреть не могу,
— Ну почему? Это вы уж зря, — мягко возразил Коташев, чувствуя, что своим возражением он проявляет то благородство, которое приятно и ему и ей. — Я погорячился: этого безусловно не следовало делать.
Разговаривая, они медленно шли в сторону от санатория. Дорога суживалась и превратилась в тропинку; она вилась
— А камни эти постарше нас с вами, — пошутил Коташев. — Давайте посидим.
— Какие они теплые! — сказала Аня.
— Вам хочется домой, в город? — спросил Коташев.
— Мне всегда хорошо там, где я нахожусь, — тряхнув головой, ответила Аня. — Если б только здесь было немножко повеселей.
— А я завтра уезжаю, — сказал Коташев.
— Разве?
Он пожалел, что она спросила об этом таким спокойным тоном.
— Видите ли, Аня, я мог бы прожить тут еще дней пять, но после того, что произошло сегодня, мне неудобно оставаться…
— Глупости! — сказала Аня и тотчас же спохватилась: — Ой, простите, пожалуйста, что я так грубо говорю. Никуда вам не надо уезжать. Из-за таких типов еще портить себе отпуск!..
— От меня не так уж много веселья, — улыбнулся Коташев.
— Все равно, это несправедливо, чтобы вы уезжали. Я завтра поговорю с директором. И никуда вы не уедете…
Уже давно никто не разговаривал с Коташевым таким повелительным тоном; оттого, что молоденькая девушка обращалась с ним именно так, он и сам почувствовал себя равным ей, молодым и вздорным мальчишкой, которому надо указывать, как поступать. А тут еще разбросаны были кругом эти доисторические валуны…
— Давайте дождемся здесь восхода солнца, — предложила вдруг Аня. — Только есть захочется: я ужасная обжора! Папа говорит, это потому, что я еще расту…
— Вряд ли. По-моему, вы достаточно взрослая, — сказал Коташев. Упоминание об ее отце было ему неприятно. — А насчет еды — жаль, что я не знал: у меня в тумбочке стоит мой ужин.
— Господи, ведь вы же с обеда ничего не ели! Конец этой фразы она уже договаривала издалека, на бегу. Он попробовал остановить ее, но не смог. Минут десять Коташев пробыл один. Его снова охватило волнение, как тогда, после выпитого вина. Волнение это не вязалось с окружающим покоем в природе. Со всех сторон, справа и слева, верещали сверчки, которые называются в Крыму цикадами. Пахло теплой полынью. Луна была такой спокойно-незначительной, что казалось, не она излучает этот ровный сильный свет, а он растворен в воздухе. И гладкое море, словно замерзнув, вымерло. Под лунным светом выцвели все яркие крымские краски. В детстве у Коташева была Библия в картинках; то, что он сейчас видел с горы, напоминало ему библейское изображение земли до появления на ней человека. И когда внизу, между валунами, показалась приближающаяся Аня, она не нарушила этой картины.
— Быстро я? — радостно спросила Аня. — Вот ваша рыба и
Она заставила его поесть, как он ни отказывался. В конце концов ему было приятно подчиниться и исполнить ее желание.
— А для того чтобы вам было веселей, я съем один кусок, а вы — второй, — предложила Аня. — Вы только посмотрите, как чудесно кругом! — говорила она с полным ртом. — Мне ужасно хочется много ездить и все видеть. Наверное, вы много видели?
Коташев пожал плечами: он не умел отвечать на такие общие вопросы.
— Человеку трудно ответить, много он видел или мало. Вы где были, Аня, во время войны?
— В детском саду, в Краснокамске.
— Да, — сказал Коташев. — Странно… Детский сад — это правильно…
— Что правильно? — не поняла Аня и даже наклонилась к нему, чтобы яснее разобрать выражение его лица.
— Вы были, конечно, там в качестве ребенка?.. Фу, какую чепуху я спрашиваю!..
Они оба рассмеялись. Он поднял плоский камешек и, прицелившись, швырнул его в кривое дерево, стоявшее неподалеку.
— Не попали, — сказала Аня.
Он пошел к дереву по узкой, горбатой тропинке, круто обрывавшейся вниз, к морю.
— Осторожнее! — испуганно крикнула Аня. — Я вам верю: попали, попали!..
Идти было совсем не страшно. Подойдя к дереву и внимательно осмотрев гладкую нежную кору, Коташев нашел свежую царапину.
— Хотите, перенесу вас сюда и покажу? — шутя спросил он. Она замахала руками и закричала, чтобы он немедленно шел обратно. И снова ему стало приятно, что она повелевает им и беспокоится о нем.
— Вы какой-то отчаянный, — сказала Аня, когда он вернулся и сел рядом на камень.
— Да нет, это, знаете, такой день сегодня выдался, — улыбнулся Коташев. — Дрался, по горам лазаю… Черт знает что! — Помолчав и прислушавшись к звону цикад, он сказал вдруг: — Вам не приходило в голову, Аня, что когда-то, до революции, когда встречались люди разных поколений — ну, как мы с вами, — разница в их жизненном опыте была гораздо меньше, чем нынче у нас?
— А я думаю — чем человек старше, тем он, конечно, всегда гораздо больше знает и видел.
— Это-то ясно, — сказал Коташев. — Да уж больно мое поколение потрепанное… Вы ведь совсем девчонка, Аня. Это не обидно, это я из зависти говорю. У вас и душа, наверное, еще без единого рубца. А у нас их хватает. И они иногда ноют, как суставы у ревматиков…
Аня наморщила лоб и подперла кулачками голову: ей нравилось, что пожилой человек разговаривает с ней на такие серьезные темы.
— В старое время, Аня, наш с вами жизненный опыт был бы примерно одинаковый… Ну что видел человек моих лет в те медленные времена? Да ничего особенного! Ходил в департамент, приходил домой, надевал домашние туфли… Нацепит пенсне, прочитает в газете про какую-нибудь Турцию. А Турция его и не касалась. А моего поколения все коснулось. И все касается…