Среди ночи
Шрифт:
— Я не знаю, что можно сказать. Отец все время говорит мне, чтобы я ни с кем об этом не разговаривал, и даже не подходил к телефону.
В глазах репортера зажглись огоньки.
— Это то, что мне надо, Дэнис. Сам факт того, что он защищает тебя и свою семью. Это может раскрыть читателю совсем другую картину о твоем отце. Именно сейчас множество людей хотят знать о нем все. А он продолжает оставаться загадкой, и это делает его козлом отпущения. Мы все это можем изменить. Наша статья выходит первой, оставляя позади другие газеты,
— Я не знаю, — продолжал твердить Дэнни. Он побоялся, что предаст отца, если согласится дать интервью этому репортеру. — Как вас зовут? — спросил он, пытаясь «оттянуть резину», просто о чем-нибудь говоря.
Лесс Альберт, — репортер начал что-то искать у себя в кармане, и, наконец, ему удалось вытащить небольшую картонную карточку. — На этой карточке мой номер телефона в редакции. Подумай, Дэнис, соберись, позвони. Если что-то я не узнаю от тебя, то оно придет откуда-нибудь еще. Время работает против нас.
— Я не знаю, — продолжал он тупо и упрямо твердить одно и тоже. Даже если этот репортер с усталыми, печальными и налитыми кровью глазами выглядел дружелюбно.
— Можешь мне поверить, я тебя понимаю.
Он слушал удаляющиеся шаги репортера, как открылась и закрылась дверь веранды. Из окна гостиной он терпеливо смотрел в след Лессу Альберту. Через минуту он появился из тени на выложенной кирпичом дорожке и вставил ключ в дверь припаркованной у бордюра машины — какой-то старой, неизвестной Дэнни модели выцветшего зеленого цвета. Он взял из машины фотоаппарат и обернулся в сторону их дома. Дэнни сдвинул занавески. Хотя его и не было видно, он почувствовал себя у всех на виду и без какой-либо защиты.
Он взял карточку, которую ему оставил репортер и начал рвать ее пополам, но остановился. Он достал из ящика своего стола прозрачную липкую ленту и заклеил разрыв, а затем вложил карточку к себе в кошелек.
Следующий день был еще мрачнее. Он проходил мимо магазина «24 часа» и увидел Дейва, который мыл окно. Дейв подал ему знак рукой, чтобы он зашел внутрь. Дэнни сначала колебался, а затем зашел.
— Извини меня за то, что так вышло с работой, — начал Дейв. — Я не знал, что мистер Тейлор не принимает на работу подростков. Он хлопнул себя по «крыше», будто хотел убедиться в том, что она на месте.
— Да, ладно, — сказал в ответ Дэнни. У него было такое чувство, что Дейв его где-то предал.
— Выглядит похожим на дискриминацию, не так ли? — Дейв старался держаться с ним по-дружески.
Но Дэнни ничего дружеского в этом не нашел.
— Может, подать иск в суд, — продолжил Дэнни, вспомнив «Общественные тяжбы», изучаемые им целую неделю на уроках обществоведения. — На миллион долларов.
— Я на твоей стороне — во всем.
Они оба начали смеяться. Глядя на жалкий вигвам на голове у Дейва, напоминающий большой черный блин, вставные
— Думаю, что ты можешь высудить и два миллиона, — успокоив смех, сказал Дейв.
— Или три, — добавил Дэнни.
Они снова начали смеяться, уловив во всем этом абсурд, и Дэнни почувствовал симпатию к этому странному человеку. Он решил, что он иногда будет заглядывать в этот магазин, чтобы просто пообщаться с Дейвом. После школы поговорить ему было не с кем.
Каждое воскресение Дэнни с матерью посещали церковь. Но отец на молитву никогда с ними не ходил.
— Почему? — как-то спросил Дэнни, когда они вдвоем шли в костел Святого Мартина.
— Твой отец — он верит по-своему. Он не ходит в церковь, но молится, — она больше ничего не говорила, но спустя какое-то время сказала: — Думаю, что у него своя особенная церковь — кладбище в Викбурге, там похоронены те самые дети, которые погибли в «Глобусе». Каждую субботу он исчезает на несколько часов. И он это делал, даже когда мы жили в Барлете. Я долго не знала, куда он уходит, пока он, наконец, не рассказал мне. На том кладбище он каждый раз молится о душах этих детей. Его церковь, Дэнни, это кладбище.
Вдруг у Дэнни прояснилась память:
— Когда я был совсем маленьким, однажды он меня туда взял. Я помню, как мы стояли на коленях, как на его глазах были слезы, но он не объяснил мне, почему. Мне было пять или шесть…
— Он продолжает туда ездить, Дэнни, — она коснулась его плеча, будто пыталась протянуть мост от них двоих в мир отца. — Он — очень хороший человек, твой отец. Он… — ее голос оборвался.
— Что? — спросил Дэнни. — Он… что?
Он почувствовал, что мать хотела продолжить.
— Долго думала о том ужасном дне в «Глобусе». Там я увидела его впервые. Он был не такой, как остальные мальчишки в нашей школе и в нашем квартале. Он выглядел беспокойно. Он заботился об этих детях и даже о нас — о своих помощниках, делая для нас все. Он был… — она прервалась, будто в поиске подходящего слова. — Теплым. Я знаю, что этим словом всего не описать, Дэнни. Но именно таким он тогда и был, и продолжает быть — теплым, добрым и любезным человеком.
Она остановилась и повернулась к нему.
— Я никогда не рассказывала ему, что в тот день я видела. Я видела, как все начало крушиться, как он падал вместе с балконом, как его завалило обломками, и подумала, что он погиб — самый теплый человек, которого я только могла встретить. Позже, когда я узнала, что он пришел в себя, и слышала, как все его обвиняют. Я написала ему письмо…
— И на этом вся эта история закончилась? — спросил он, пытаясь держать свой голос под контролем, который странно начал дергаться, когда мать поделилась с ним своими воспоминаниями.